Русский литературный дневник XIX века. История и теория жанра

В приведенных записях, принадлежащих разным эпохам и людям с разным культурным уровнем, хронотоп дневника совпадает с календарным временем и служебно-бытовым пространством их авторов. Время и пространство здесь абсолютны и вписываются в ньютоновскую модель малой вселенной. Подобный дневник отражает мир человека, который уютно чувствует себя в русле естественного временного потока, заведенного порядка жизни. Последний можно выразить в формуле n + 1... Такой дневник может начаться на любой точке жизненной прямой и на любой точке закончиться, как это и было с цитированными выше дневниками.

Помимо дат астрономического календаря, вехами в дневнике могут служить религиозные праздники и знаменательные семейные события, естественно вписывающиеся в универсальный жизненный хронотоп. Порой дневник включал в себя ряд фенологических наблюдений и таким образом вписывался в природный ритм. «Март 1897 года. 1. Весна. Утро – 6 1/2. Тихо, снег прекратился, но пасмурно. Сегодня пятилетняя годовщина, как куплено имение в Мелихове. Полдень – 3°. Антоша поехал в Угрюмово. Вечер – 8°. Доктор Витте и князь Шаховской ночевали у нас»[113], – пишет в своем дневнике П.Е. Чехов.

Независимо от содержания записи подобный дневник выражал философию обыденной жизни. Брать материал шире и говорить о большем не позволяли именно пространственно-временные рамки. Время и пространство в таких дневниках сужало кругозор автора и независимо для него самого очерчивало границы его сознания. Только человек с огромной силой привычки и хорошо натренированный мог с методическим постоянством, изо дня в день, из года в год делать записи в заданных координатах.

Чаще всего в таких случаях пространственно-временная форма дневника зеркально отражала образ жизни автора, стиль его работы, весь жизненный уклад. Например, советник Министерства иностранных дел В.Н. Ламсдорф, которому принадлежит один из обширнейших дневников конца XIX в., неделями не выходил из здания, в котором одновременно помещались его квартира и служебный кабинет. Его дневник отражает эту пространственную замкнутость. Записи ограничиваются делами министерства, анализом телеграмм и других документов, служебными и приватными беседами в узком кругу дипломатов, чиновников других ведомств и высшей аристократии. В одной из записей он даже признается в том, что начальство замечает его стремление к обособленному и замкнутому существованию: «... мое воздержание от придворной жизни не столь полное, время от времени я там появляюсь, чтобы избежать создания впечатления моей обособленности». Другая запись свидетельствует чуть ли не об агорафобии (боязни открытых пространств) автора: «Среда, 11 мая 1894 г. После обеда, набравшись храбрости и как следует укутавшись, отправляюсь в баню на Бассейной, чтобы принять душ»[114].

То, что локальный хронотоп был не только формой организации событий в дневниковой записи, а выражал определенную жизненную установку и отчасти – мировоззрение автора, подтверждается другими примерами. Так, А.П. Чехов предпринимал несколько попыток вести систематический дневник, начиная с поездки на Сахалин. Однако в той форме, в которой он велся, дневник не удовлетворял писателя. Пространство и время, заполненные фактами повседневной жизни, напоминали автору «Скучной истории» ограниченный мир, в котором жили многие его герои и который самому писателю всегда казался тесным. Переносить на бумагу то, против чего он всю жизнь выступал как художник, было выше его сил, и дневник, только начавшись, очень скоро обрывался. Вот образчик одной из записей дневника 1897 г., которая напоминает некоторые характерные эпизоды художественных произведений писателя: «15 февраля. Блины у Солдатенкова. Были только я и Гольцев. Много хороших картин, но почти все они дурно повешены. После блинов поехали к Левитану, у которого Солдатенков купил картину и два этюда за 1100 р. Знакомство с Поленовым. Вечером был у проф. Остроумова; говорит, что Левитану «не миновать смерти». Сам он болен и, по-видимому, трусит»[115]. Писатель, всегда боровшийся за идеалы яркой, широкой и творческой жизни, не мог удовлетвориться описанием жизни обыденной, которая была втиснута в узкие рамки повседневности. Пространство и время в данном случае переходили в разряд эстетических категорий. В них концентрированно выражался смысл человеческого бытия. Узкое и однообразное было невыразительно, а потому и неинтересно для перечитывания, как неинтересны, с эстетической точки зрения, дневники И.М. Снегирева, В.Н. Ламздорфа, СИ. Танеева, несмотря на то что это неординарные, эрудированные, талантливые личности.

б) континуальное время – пространство