Русский литературный дневник XIX века. История и теория жанра

Слово в его художественно-эстетической функции, как и у Пушкина, преобладает в первых двух книжках. Поэт заполнял их стихами, которые в итоге составили его лирический дневник. Перейдя в последующих книжках к прозе, Вяземский не расставался со стихотворной речью. Его новые поэтические произведения часто впервые появлялись в дневнике, а уже потом – в печати. Подобная манера ведения записей отражала смену настроения автора, его стремление к разнообразию. Она выражала его желание «видеть движение жизни», о котором поэт говорил в письме к А. Тургеневу 3 июля 1822 г.

Попеременная смена речевых форм была характерна и для путевого дневника Вяземского. Дневник путешествия 1818 г. включает в себя не только лирические стихотворения, но и изложение воспоминаний И.И. Дмитриева. Их сюжеты также выполняли эстетическую функцию в комплексе с предшествующим стихотворением, воспевающим доблести и величие XVIII в. В данной записи проза чередуется с поэзией не только в прямом смысле. Поэтический отрывок сочинен в стиле торжественной оды XVIII столетия, а воспоминания – в жанре анекдота. Вяземский рассматривает предмет со всех сторон, переворачивает его разными гранями. Одописец Державин выведен в своем бытовом, сниженном облике, чему и соответствует прозаическая речь.

По принципу поэтической ассоциации построена запись под 16 июля 1825 г. в пятой книжке. В ее основе лежат два образа – водопада как водной стихии и Байрона как ее певца. Традиционные для романтической поэзии образы моря, корабля, огня включены в разные речевые группы: собственные стихи Вяземского, выписки из французского издания и строки из стихотворения французского поэта Канариса. Разные по речевой организации фрагменты объединены в целостную композицию несколькими эстетически нагруженными словами. Эффект целостности достигается акцентировкой и повторением ключевых слов-образов в нескольких самостоятельных текстах: «мятежной влаги Властелин» («Нарвский водопад»); «стихия Байрона! О море!» (стихотворение Вяземского «Море»); «на отсутствующем море он, в мечтах, зажигает флот» (стихотворение Канариса); «Зародыш вечной непогоды, / И вечно бьющего огня» (стихотворение Вяземского); «Облака ... рисуются воздушною крепостью, объятою пламенем» (строки Вяземского); «зажигает грозный флот» (Канарис).

Аналитизм свойствен книжкам Вяземского на протяжении всего периода их ведения. Как и к другим речевым жанрам, к аналитическому слову Вяземский обращается периодически, в связи с теми или иными жизненными обстоятельствами, заинтересовавшими его фактами или прочитанными книгами. В ранних книжках аналитическое слово звучит в записях, посвященных процессу по делу декабристов (27 июня, 19, 20, 22 июля 1826 г.). В них делается попытка дать политическую, правовую и нравственную оценку их выступлению и приговору над ними. Наряду со сложными синтаксическими конструкциями и отвлеченными понятиями поэт использует иноязычные обороты, курсив и стихотворные строки не в свойственной им художественной функции, а интегрированные в стилистический и смысловой строй записи. Целевая установка на отвлечение от поэтической основы и педалирование политической семантики переводят смыслообразующий механизм стихотворения в прозаический план. Этому способствует введение в авторский текст слова, выведенного из стихотворного ряда, принадлежащего другому автору: «22 июля 1826 г. Сам Карамзин сказал в 1797 г.:

Тацит велик, но Рим, описанный Тацитом,
Достоин ли пера его?
В сем Риме, некогда геройством знаменитом,
Кроме убийц и жертв не вижу ничего.
Жалеть об нем не должно:
Он стоил лютых бед несчастья своего,
Терпя, чего терпеть не можно.

Какой смысл этого стиха? На нем основываясь, заключаешь, что есть мера долготерпению народному. Был ли Карамзин преступен, обнародывая свою мысль ...? Несчастный Пущин в словах письма своего ... дает знать прямодушно, что, по его мнению, мера долготерпения в России преисполнена и что без подлости (курсив мой. – О.Е.) нельзя не воспользоваться пробившим часом»[298].