Русский мат. Поэмы XVIII–XXI вв

Всё случилось зимней ночью
Перед праздником большим.
Кто ж ебаться не захочет,
Штоф горилки осушив?

По традиции — колядки:[5]

Молодёжь — из дома в дом.
Кто постарше — те на блядки.
То не вышибить колом.

А когда и чёрт под боком,

Как уж тут не согрешить?
Бабы смотрят волооко,
Зуд не в силах заглушить.

Юный месяц в поднебесье

Строил рожки, глядя вниз.
И при этом в страстном бесе
Зародился вдруг каприз.

Чёрт считался в ебле ассом.

Хоть невзрачен был на вид,
Проводил он мастер-классы:
Ёб тех, кто был блядовит.

Он летал по всей Европе:

Питер, Киев, Рим, Париж.
Бос и гол, лишь хвост из жопы,
Баб же грёб, как нувориш.

Но, летя над хуторами,

Он журился и вздыхал:
Вспоминая, как утрами
От Солохи выползал.

Сколько было сплетен, бредней:

Будто проблядь из блядей.
Но одно лишь верно — ведьма
И метла меж ног у ней.

Жить бы ей, славянской бабе,

На Олимпе — взмок бы Зевс.
За неделю заебла бы,
Хер на Геру бы полез.

Не красотка, но пленила:

Жопа, чресла, тыквой грудь.
Так пиздой хуи доила,
Что тянуло всех на блуд.

Вот и чёрт, пуская слюни,

Вспоминал её пизду.
Он давно бесёнком юным
С неба ей дарил звезду.

Чёрт Солохе для потехи

Верой-правдою служил:
Елдаком колол орехи,
В ряд на клитор положив.

А потом, поднаторевши,

Ёб все дырки до утра.
Лишь на зорьке, пропотевши,
Спал, заёбанный дотла.

Кроме чёрта и мужчины

Шли к Солохе скрытно в дом:
Встретит чаркой полной чинно,
Может даст кому потом.

А не дать причины нету:

Жар всегда в её пизде,
Коль «дела» — тогда минетом
Всласть попотчует гостей.

Всё так было славно, гладко,

Даже рос у ней сынок.
Не в неё совсем повадкой,
Видом строен и высок.

Был всегда прилежен, скромен,

Не курил, не пил, не ёб,
По лугам водил коров он,
Морщил в чтении свой лоб.

Но налился бычьей силой –

Знать бы кто его отец –
Слава Богу, не дебилом –
Кузнецом стал молодец.

И для понта в шароварах

Он всегда носил балду,[6]
Ну, а к ней имел для пары
Подходящую елду.

Так что, если где-то свара,

Кто-то лезет на рожон,
Мог навешать для забавы
Пиздюлей приличных он.

Жил бы наш кузнец в столице,

Были б деньги и почёт:
Все гламурные девицы
Взяли хуй бы на учёт.

В тот злосчастный ясный вечер

Хутор полон был гульбы.
Даже бабки слезли с печек,
Деды лапали столбы.

Песни, танцы, как в вертепе,

Смех мужской и бабий визг:
Кто снежком по сраке влепит,
Кто на жопе с горки вниз.

Только девственный Вакула

Хмур и трезвый до сих пор,
Вновь Оксана пiдманула,
И с другим болтает вздор.

Девки кругом в хороводе,

Лезли ручками в мотню,
Но Вакула по природе
Был не падок на ебню.

Слыл он творческой натурой:

Малевал, ковал и пел.
Но прельстился, олух, дурой –
Хутор весь её хотел.

Тут кузнец вконец взъярился:

Хватит бабе потакать.
И к Оксане обратился:
Буду ль я тебя ебать?

Соком тёкшая девица

Видя, хлопец холостой,
Страстно рыкнула, как львица,
Зыркнув смачною пиздой.

Тот, по юности невинной,

Обомлел и сник елдой,
С дуру вздумал: это дивно!
Лучше, чем пизда гнедой.

Вмиг сисястая деваха

Просекла: готов клиент.
И, для виду громко ахнув,
Подала ему конверт.

В нём — измятая страница,

Типа, брачный договор:
К свадьбе туфли с ног царицы,
Пусть «б. у.», но чтоб «Диор».

Хлопец пёрднул в шаровары:[7]

Вот те, бля, и Юрьев день.
Думал, выебу на шару,
А меня мудями — в пень.

Ну, и хрен с тобой, блядушка,

Лучше высплюсь до утра,
Мне верна моя подушка,
С ней учил «Комусутрà».

Брёл кузнец, грустя, до дому,

Думал: сяду за мольберт,
Намалюю чад Содомы,
Вот ей будет мой ответ.

Хутор ночью — отраженье

Всей греховности земной,
Все благие помышленья
Обращаются в говно.

Сын пришел в родную хату,

Там — предпраздничный бардак.
Мать Солоха виновата,
Напихав в мешки ебак.

Первым чёрт в трубу свалился –

Это старые дела.
Только к жопе притулился –
В дверь стучится голова.[8]

Чёрт от страха рыло в студень

Сунул, мать его ебать.
У Солохи не убудет:
Сразу двум могла бы дать.

Но чертяга с перепугу

Юркнул мышкою в мешок.
Голова ж, по праву друга,
Вынул резво хуешок.

Только начали лобзанья,

Кто-то вновь стучится в дверь.
Вот уж божье наказанье:
Дьяк пришел потешить хер.

О, дражайшая Солоха…

Только вымолвить успел.
Снова кто-то у порога,
Шмыгнув носом, засопел.

По сморканью пана Чуба

Все признали. Точно — он.
Открывай, моя голуба,
Срочно нужен самогон.

Дьяк едва мешком накрылся –

Пьяный Чуб ввалился в дом.
Он с утра опохмелился…
Ну и пару раз потом.

Потянулся было к рюмке,

Но упал на груду тел.
Тут Вакула и вернулся
В злобе весь. Народ забздел…

Смрадный дух расплылся в хате,

Хоть святых прочь выноси.
И Вакула, кроя матом,
Стал менять свои носки.

Все, кто был, оцепенели,

Даже кончили пердеть.
Но не мог кузнец в безделье
Много времени сидеть.

Вскинул хлам весь на лопатки:

Дьяка, Чуба, голову,
И к реке отнёс, ведь святки –
Должно чисто быть в дому.

Воротился за последним,

Тем, в котором чёрт сидел
И, накрывшись тазом медным,
Громко хрюкал и бледнел.

Сразу мысли у Вакулы:

Если боров — сдам в шинок.[9]
Будут деньги для загула,
Я ж не маменькин сынок.

Хватит мне пугаться девок–

В каждой бабе дремлет блядь.
Что висит елдак без дела?
Отомрёт — где новый взять?

На морозный воздух вышел,

Лепота, покой вокруг,
Снег хрустит под каблучищем,
Над селом коровий дух.

В этих добрых помышленьях

Он зашел до Пацюка –
Славный был колдун-отшельник,
Добре знал по матюкам.

Тот, склонившись над корчагой,[10]

Рот открывши, ворожил:
Создавал в сметане тягу,
Что вареник сам в рот плыл.

У Вакулы челюсть книзу,

Помогите, добрый пан.
Нет терпенья. От капризов
Скверной девки мне труба.

Я готов хоть душу чёрту

Запродать, чем слышать срам.
Ты, казак, я знаю, тёртый,
Дашь совет — свинью отдам.

Да ступай ты к чёрту, парень,

И вечерять не мешай.
И вареником по харе
Залепил. Ну всё, прощай.

Дёрнул парубок[11]

из хаты,Но споткнулся, ротозей.
Сатана орлом крылатым
Взвился вмиг, на шею сев.

Хлопец крёстное знаменье

Сотворил, и чёрт заглох,
Кроток стал в повиновеньи,
Лишь чесался, как от блох.

Оседлал Вакула чёрта

И воткнул под хвост будяк.[12]
Изогнул рога четвёркой:
Можно ехать хоть куда.

В поднебесье звёзд блистанье,

Щиплет холодом мудя,
Всяка нечисть вьётся стаей,
Спиздить месяц норовя.

Через Днепр — аки птицы,

Дальше — прямо в Петербург.
Смех и гам в ночной столице,
Во дворце царит сумбур.

Катерина-мать ярится –

Полон рот у ней забот.
Славу лучшей мастерицы
В ебле ей воспел народ.

Крепкой дланью и державу,

И хуи мужей зажав,
С царской силой, величаво
Телом жаждала забав.

Князь Потемкин, хоть без глаза,

Домогался царских ласк,
Строил избы без каркаса –
Вот пройдоха-ловелас.

Катерина не смущалась

Сплетен, пущенных двором.
В спальне смело размещались
Роты доблестных орлов.

Но придворные утехи

Настопиздили давно:
И гвардейцы без успеха
Ночевали под окном.

Для охраны запорожцев

Взяли в Царское село –
Полупьяны вечно рожи,
Люльки[13] весом по кило.

К ним кузнец и приземлился –

Земляки всегда поймут.
Те, как раз побривши лица,
Приглашенья в Зимний ждут.

Будьте ласковы, панове,

Мне бы тоже во дворец.
Должен туфли взять зазнобе,
Коль не выйдет, мне — конец.

Казаки в беде не бросят:

Чёрт с тобою, не журись.
Нос не суй, пока не спросят,
И смотри, не поскользнись.

Через гром и блеск столицы

Мчат в карете ко дворцу.
Сало с мёдом, хрен с горчицей
На столах там к холодцу.

В окруженье фрейлин пышных –

Начинающих блядей,
Катерина в залу вышла
Поприветствовать гостей.

Лбом Вакула рухнул в юбку,

Начал щупать башмаки.
Государыня, голубка,
Не казни, а помоги.

Вот такие черевички[14]

Мне бы жинке подарить,
Чтобы эта истеричка
Не могла меня корить.

Катерина улыбнулась

И присела на престол:
А ты миленький, Вакула…
Я в ебаках знаю толк.

Подвигайся, сокол, ближе,

Разгляжу тебя в упор.
Хорошо теперь я вижу:
Вызываешь ты задор.

Черевички с царских ножек

Снял заботливо кузнец
И меж ног небритой рожей
Влез, икнув: О, цэ[15] пиздец!

Расщеперенная мякоть

Цвет пунцовый обрела,
Знать, намедни драл коняка –
Эк пиздища расцвела.

Вид царицыной пиздени

Вверг парнишку в полный транс.
Пал пред нею на колени:
Дай лизнуть хотя бы раз.

Государыне неймётся,

Юный пыл польстил душе.
Хоть стара — ещё ебётся,
Раком став перед псише.[16]
(Раком стоя под псише.)

Чтоб ощупать претендента,

Ножкой голой щасть в мотню…
И опешила, конкретно
Ощутив там всю хуйню.

Сколько лет ебусь я смачно,

Не встречала молот-хуй.
Горячит пизду удача
Аж до судорог в паху.

Как тисками крепко сжала

Между чреслами балду.
И по-девичьи дрожала,
Норовя загнать в пизду.

Так и эдак Катерина

На кувалду хочет сесть.
Невдомёк, что и хуина
У Вакулы тоже есть.

От царицыных движений,

Страстных стонов, криков «ах»,
В хуй проникло возбужденье,
И он встал, отринув страх.

Тут царицу осенило,

Чем отъёб её кузнец.
Но в елде — побольше силы!
Ох, всади же наконец.

Расстегнул Вакула пояс,

Сбросил на пол кобеняк…[17]
Лучше б Кате лечь под поезд,
Чем под хлопца-кобеля…

Утром вышли из алькова

В раскорячку, чтоб поссать.
Свет не видывал такого,
Обосраться и не встать.

От балды — лишь рукоятка,

Хуй с пиздою — в синяках.
Чёрт побрал бы эти блядки –
Плакал бес, держась за пах.

Так что, дались черевички

Для Вакулы нелегко.
То не девок за косички,
Ебля царская — тяглò.[18]

Но не время развлекаться –

Чао, Катя, ждут дела
Нас на хуторе Диканьском.
Дёрнул хвост, как удила…

Да повесился Вакула,

Сам вчера про то орал.
Что ты мелешь спьяну, дура.
В прорубь ночью он упал.

Гул стоит от пересудов,

Спорят бабы, рвя платки.
Хлопец гарный, хоть ублюдок,
Добре он ковал замки.

А маляр[19]

какой был важный!Славно чёрта расписал.
У Оксаны очи влажны:
Помнит, как он приставал.

Ей тогда не быть бы стервой –

Всё бы сладилось уже.
И потешилась бы первой
Еблей лёжа неглиже.

Но уже прошла обедня,

Близок вечер, хлопца нет.
Что же делать девке бедной?
Жить без ебли в двадцать лет?

Чёрт спикировал под хату.

На прощание кузнец
Розгой выписал оплату.
Стал сбираться под венец.

Получив «добро» от тестя,

В церкви выставил свечу
И отправился к невесте.
Та ответила: хочу.

Вот на этой доброй ноте

Я закончу свой рассказ.
Хутор ёбся вновь с охотой,
Каждый день по многу раз.