Это глубокое изменение личности человека при исполнении требований сверхчеловеческой власти, органом которой он служит, превосходно изображено Львом Толстым в «Войне и мире». Пьер Безухов, находившийся в плену у французов в Москве, пользовался их уважением и даже был в дружеских отношениях с офицерами и солдатами. Накануне выступления французской армии из Москвы для возвращения во Францию Пьер был обеспокоен участью тяжело больного пленного русского солдата. Капитан и капрал, заведовавшие отрядом пленных, в котором находился Пьер, были дружны с ним. Он заговорил с капралом о больном солдате. Капрал предложил ему из любезности трубку и сказал, что начальством все предусмотрено и потому Пьер может не беспокоиться о больном солдате.
На следующий день, когда начиналось выступление, в балаган, где жили пленные, вошел тот капрал, который накануне предлагал трубку Пьеру. Он должен был пересчитать пленных. Капрал был в походной форме, и Пьер, начав говорить с ним, «усомнился, тот ли это знакомый его капрал или другой неизвестный человек; так не похож был на себя капрал в эту минуту». Не только внешность, но и все поведение его глубоко изменилось. «Капрал нахмурился на слова Пьера и, проговорив бессмысленное ругательство, захлопнул дверь». «Вот оно!.. Опять оно!», сказал Пьер, и невольный холод пробежал по его спине. В измененном лице капрала, в звуке его голоса, в возбуждающем и заглушающем треске барабанов Пьер узнал ту таинственную, безучастную силу, которая заставляла людей против своей воли умерщвлять себе подобных, ту силу, действие которой он видел во время казни. Бояться, стараться избегать этой силы, обращаться с просьбами или увещаниями к людям, которые служили орудиями ее, было бесполезно».
В России, как и во всех других странах, государство в большинстве случаев сурово и непреклонно осуществляло свои требования, особенно тогда, когда оно имело дело с людьми, нарушавшими закон или стремившимися разрушить государственный строй. Когда в семидесятых годах началось «хождение в народ», правительство чересчур испугалось этого движения и стало преследовать его крайне грубым способом, прибегая не только к законному судебному расследованию, но и к произволу административных распоряжений и даже наказаний без правильного суда. Дебогорий-Мокриевич рассказывает, что, когда он был арестован, полиция взяла от отца, матери и брата его подписку о невыезде из деревни.
Многие лица ссылались на поселение даже и в «места отдаленные» не по приговору суда, а по распоряжению полиции. Сам государь принимал в этом участие: когда Чернышевский отбыл срок назначенной ему судом семилетней каторги, он был по распоряжению государя отправлен на поселение в здание тюрьмы в Вилюйске Якутской области.
Наказания, налагаемые судом, нередко были слишком суровы. Бывали случаи смертной казни лиц, участие которых в революционном движении, напр., богатого помещика Лизогуба, дававшего деньги революционерам, вовсе не заслуживало такой меры.
Не удивительно, что вера в царя, как источник правды и милости, постепенно стала исчезать даже у крестьян. «Цари сами», — говорит Короленко, — «разрушили романтическую легенду самодержавия, созданную вековой работой народного воображения». Следующее наблюдение может подтвердить эту утрату. В 1909 г. наша семья наняла на лето дачу в имении Машук Ивана Ильича Петрункевича в Новоторжском уезде Тверской губернии. В Торжке мы наняли извозчика-крестьянина. Увидев среди деревенских домишек унылое каменное здание, я спросил у извозчика, что это такое. «Романовская гостиница», — ответил извозчик, — «тюрьма».
Даровитость русского народа
Русский народ поражает многосторонностью своих способностей. Ему присуща высокая религиозная одаренность, способность к высшим формам опыта, наблюдательность, теоретический и практический ум, творческая переимчивость, изобретательность, тонкое восприятие красоты и связанная с нею артистичность, выражающаяся как в повседневной жизни, так и в творении великих произведений искусства.