Русский народ и государство

Нам остается в заключение сказать о тех гарантиях, которыми должна быть обставлена власть в совершенном государстве для того, чтобы обеспечить государственный порядок и оградить его от возможного уклонения в произвол. Традиция, которая идет в русской мысли от славянофилов, настаивает на том, что в правильном, справедливом государстве гарантии вообще излишни, гарантии вредны. Говоря о гарантиях, славянофилы разумели те, которые они называли правовыми. Что касается до религиозных и нравственных гарантий, то они славянофилами вовсе не отрицались. Напротив, организация совершенного государства для славянофилов вся покоилась на чисто нравственных отношениях между народом и властью, на так называемой «внутренней правде». Предпосылкою славянофильских воззрений служит взгляд на право, как на «внешнюю правду», покоящуюся на насилии и оторванную от основ истинной духовной жизни. Если придерживаться такого взгляда на право, то придется признать справедливость славянофильских воззрений. Славянофилы с глубокой ясностью прозрели ту истину, что в конечной основе своей всякая власть связывается только нравственными узами. Мы видели уже, что власть в государстве построена иерархически, что возглавления своего государственная иерархия достигает в верховных государственных органах, которые являются носителями суверенитета. Нет такой внешней силы, которая могла бы принудить суверенных носителей власти к исполнению их государственных обязанностей, что и разрешило бы «внешним путем» проблему государственных гарантий. Если предположить, что такая сила находится внутри государства, в таком случае она будет носительницей суверенитета, то есть будет властью высшей. Тогда по отношению к ней приходится утверждать то самое, что утверждалось относительно высших суверенных органов государства, то есть что она, эта сила, будет наивысшей и не будет никакой иной, новой силы, которая могла бы принудить ее к определенному поведению. Предполагая, что такая новая сила есть, мы явно упираемся в бесконечность. Но, может быть, нужно предположить, что такая сила стоит где-то вне государства. Если такое предположение истолковать в том смысле, что названная сила стоит вне государственного аппарата принуждения, вне иерархии официальных верховных органов, сконцентрирована, например, в ведущем слое, как мы его описывали выше, то по отношению к этой силе снова повторяются наши прежние соображения: гарантировать, чтобы ведущий слой действовал не по произволу можно в конце концов только духовно-религиозно или нравственно. Можно, наконец, сделать предположение, что принудительные гарантии помещены где-то вне государства, как целого, в международном общении и в международном правопорядке. Такое предположение особенно популярно в современной европейской науке, считающей, что международный правопорядок выше, чем государственный, что он вообще высший из возможных правопорядков, так как он есть самый широкий и всеобъемлющий. Он стоит над отдельными государствами, может внешним путем принуждать отдельных членов международного общения к тем или иным действиям и таким образом вторгаться во внутреннюю государственную жизнь, быть внешним стражем справедливости и права. Но если допустить, что международный правопорядок обладает правом принудительно вмешиваться в государственную жизнь, то международный союз приходится считать государство подобным обществом, носителем международной власти и надгосударственного суверенитета. Международный союз превращается в некоторое большое государство — civitas maxima — в род широкой федерации, которая образует свои высшие органы власти, своих носителей международного суверенитета. Тогда снова возникает вопрос, какими внешними гарантиями можно уберечь от произвола международную власть. Где та сила, которая может принудить наиболее сильных этого мира? Международная жизнь особенно богата примерами произвола и насилия, в истории международных отношений до сей поры господствовал известный закон: «большие рыбы да пожирают малых». Вселенская власть, поставленная во главе планетарной федерации, действительно будет чудовищем силы, превыше которого не может уж стоять никакой другой властный союз. И ясно, что если здесь говорить о гарантиях, то они могут быть только основанными на внутренней правде, а не на внешней, нравственными, а не принудительными. При всех предположениях мы упираемся таким образом в эти нравственные гарантии, как в последнюю основу. Вопрос только, где эту основу благоприятнее искать — в жизни ли отдельных государственных единиц или же в необъятном пространстве вселенского государства. Отдельные государственные единицы, в особенности если они объединяют собою целую культуру, покоятся, как мы видели, на известных духовных и нравственных принципах, объединяющих людей в одно организованное целое. Интернациональные же идеалы, скорее, заданы, чем даны, содержание их слишком широко и потому пусто. И на них гораздо труднее объединить людей в одно властное целое. Таким образом, возникает опасность, что вселенское государство, призванное заменить современное международное общение, будет в большей мере лишено духовных основ, чем отдельное, историческое государство, и будет покоиться на чисто физической силе, проявление которой нельзя уже связать никакими гарантиями.