Русский национализм и Российская империя

Когда возникла вероятность того, что Болгария вступит в войну против России в сентябре 1915 г., российские власти приготовились проявить снисходительность к болгарским подданным, проживавшим в империи. Начальник штаба Ставки генерал Алексеев писал своим подчиненным, что, если Болгария вступит в войну, им не следует планировать высылку болгарских подданных en masse^{571}. В сентябре 1915 г. правительство предпринимало некоторые усилия, чтобы сдерживать разраставшиеся в обществе антиболгарские настроения, настоятельно советуя российским промышленникам перестать увольнять болгарских подданных со своих предприятий в Одессе и по всей южной России^{572}. Когда 5 октября 1915 г. Болгария наконец вступила в войну на стороне Центральных держав, болгар добавили к списку тех, кого следовало высылать из прифронтовых районов, запретных зон и полос, но лица христианского вероисповедания при этом освобождались от выселения. Поскольку почти все болгарские подданные были православными христианами, это означало, что де-факто освобождались практически все болгары.

Однако вскоре были получены известия, что в Болгарии дурно обращаются с российскими подданными, а в отчетах военной контрразведки утверждалось, что болгары особенно опасны как потенциальные шпионы ввиду близости болгарского и русского языков и культур. В результате Совет министров разработал новое законоположение, аннулировавшее все прежние льготы и исключения для болгарских подданных. Закон требовал депортации всех болгарских подданных с территорий, находившихся на военном положении, из районов расположения оборонных предприятий и других запретных зон по всей империи без каких бы то ни было исключений^{573}.[177] Таким образом, менее чем за год болгары, проживавшие в Российской империи, превратились из привилегированных друзей во вражеских подданных.

В ходе применения насильственного переселения и других практик военного времени значение национального фактора выросло как на макроуровне, так и в тысячах отдельных случаев. Одной из причин, по которым царский режим предпочел рассматривать национальное происхождение как более основательный признак, чем официальное подданство, была слабость института подданства в российской имперской традиции. После целого века великой интернационализации Европы в условиях долгого мира Первая мировая война заставила все страны резко перейти к введению паспортов, виз, пограничного контроля и надзора за иностранцами^{574}. Россия не стала и не могла стать исключением^{575}.[178] Но, налагая санкции на российских подданных немецкого и еврейского происхождения и освобождая от них вражеских подданных славянского происхождения, царский режим демонстрировал, что подданство не стало основным решающим фактором, определяющим членов единого национального общества и внутренних врагов. Здесь можно выявить несколько основополагающих проблем. Царь и его приближенные настаивали на сохранении понятия личной преданности царю и Богу в тексте законов о натурализации как ключевом факторе для получения российского подданства. Либералы, напротив, выступали за гражданство европейского типа и такую натурализацию, когда индивид присягал бы на верность государству, нации и конституции, а не лично царю. Эти противоречия не были преодолены даже во время войны, когда согласие по важнейшему вопросу о патриотизме было столь необходимо. В результате в России так и не было принято законов о подданстве и натурализации вплоть до Февральской революции^{576}. К июлю 1915 г. Россия фактически была единственной воюющей страной, которая запретила всякую натурализацию на время войны^{577}. Отчасти по той причине, что подданство так и не стало тем общепринятым критерием, по которому можно было отличать своих от чужих, царский режим полагался прежде всего на национальную принадлежность.