Русский национализм и Российская империя

4. Российские подданные — австрийские, венгерские или немецкие иммигранты, принявшие российское подданство после 1 января 1880 г., — не могут все без исключения подозреваться в шпионаже и рассматриваться как угроза общественному порядку. Однако в случае угрозы общественному спокойствию они могут быть высланы в пункты, указанные министром внутренних дел в каждом конкретном случае. Пункты назначения должны выбираться таким образом, чтобы высылаемые не создавали угрозы общественному спокойствию в их новых местах проживания.

5. Что касается других иностранных граждан, при необходимости нужно применять общие меры депортации из России нежелательных иностранных подданных в соответствии с существующими правилами.

Изложенные правила, принятые и подписанные главами трех основных источников власти в империи — царем, верховным главнокомандующим и главой правительства, четко устанавливали принципы насильственного перемещения даже для отдаленных от фронта районов и безусловно распространялись на натурализовавшихся иммигрантов и иностранцев вообще.

Пункты 4 и 5 официально выражали то, что открыто отразилось в действиях погромщиков: подозрительность в отношении иностранных граждан не считалась с четкими правовыми категориями, созданными для подданных враждебных государств, и расширялась до более общих ксенофобских принципов, направленных против иммигрантов и иностранцев вообще. Россия, таким образом, стала единственной великой державой, запретившей принятие своего подданства гражданами враждебных государств во время войны. Этот запрет привел к отклонению многих несомненно достойных заявок и раскрыл глубинную проблему, а именно: России недоставало сильного чувства гражданственности как основного признака национальной принадлежности. Откровенно раздражало либералов и то, что режим включал и российских граждан в выдвинутое им же самим определение «неприятельский подданный».

Другим важным следствием погрома явилась его потенциальная цена для государственного бюджета в пересчете на компенсационные выплаты жертвам беспорядков и, что даже более важно, потеря уверенности иностранных кредиторов и инвесторов в способности российского правительства защищать их интересы. В ответ на сильное дипломатическое давление со стороны нейтральных стран, чьи граждане понесли значительные материальные потери, и на внутренний нажим со стороны российских предпринимателей, добивавшихся официального заявления о том, что частная собственность будет защищена, правительство неохотно признало необходимость компенсационных выплат и учредило специальный комитет при Министерстве финансов для определения размеров ущерба. В то время как Министерство финансов поддерживало компенсационный принцип, МВД, особенно под руководством А.Н. Хвостова, делало все возможное для затруднения работы комитета^{147}.[50] В конечном итоге справедливой была признана лишь незначительная часть требований, а фактических выплат практически не производилось[51].

Но основное значение имела даже не цена вопроса; более важным стало его влияние на позицию общества и правительства. Вместо того чтобы смягчить свои внутриполитические методы, царь и режим истолковали беспорядки как знак того, что общество требует проведения еще более агрессивной политики против вражеских подданных. Аналогичная картина наблюдалась и в других странах, где официальные меры по выявлению и интернированию граждан враждебных государств, конфискации их имущества или другие подобные мероприятия сопровождались массовыми беспорядками. Подобная динамика в наибольшей степени была заметна в Великобритании, также пострадавшей от народных выступлений в мае 1915 г.^{148} Уверенность либералов и представителей более умеренных партий в том, что именно правительство виновно в допущении погрома, укрепляло распространяющееся в этой среде мнение, что власть препятствует объединению народа в общей борьбе против внешнего врага.

Народные выступления после погрома