Русский охотничий рассказ

Луи Виардо (приятель Тургенева, муж известной певицы), охотясь в России, был свидетелем рискованных и захватывающих поединков с хищниками. В цикле очерков «Охота в России», публиковавшихся в «Лесном журнале», он не только делится с читателями охотничьими наблюдениями, но и объясняет виды и способы охоты, характерные для разных народов, особенности национальной психологии: «…один мужик, не имевший в себе ничего особенно замечательного, преспокойно взошел на чердак, бросился на волка, схватил его за уши и, таща за собою, всунул ему в зубы веревку, перевернув ее несколько раз в виде намордника, потом взбросил зверя на плечи, как добрый пастырь заблудшую овцу, и вынес его из деревни. Мы все последовали за храбрецом, держа ружья наготове. Но волк, выпущенный на волю, стоял, повеся нос, и не двигался с места (известно, что пойманные волки очень трусливы). Как бы вы думали, что сделал мужик? Он подошел к волку и стал его толкать под бока кулаками и ногами. Зверь, наконец, вышел из терпения и бросился на бедного мужика, который, не видя никакого средства к спасению, кинулся ничком в снег, к счастью, мы были недалеко и убили волка кинжалами…Эта слепая храбрость, – комментирует Луи Виардо, – замечена всеми, кто только имел случай видеть русский народ вблизи, но немногие знают, откуда происходит эта храбрость. Она не есть следствие ни незнания самой опасности <…>, ни презрения к жизни… Но в русском языке есть слово, непереводимое ни на какой другой язык, слово всемогущее, выражающее лучше длинных фраз и объяснений то странное чувство, которое пробуждается в русском человеке при приближении опасности, в исполнении опаснейших предприятий. Это слово – авось, с ним для русского нет ничего невозможного»[9].

Охота (в отличие от промысла – занятия международного и межнационального) воспроизводит веками складывающуюся ритуальность, культовые представления и суеверия народа. И, возможно, страсть русских охотников к единоборству с хищниками связана не только с безрассудной стихийностью русского характера, но и с национальной традицией кулачных боев, бессознательно хранимой исторической памятью народа.

Иностранцу бросилась в глаза и другая особенность, отличающая русскую охоту, – ее ритуальность, обрядовость. Перед началом охоты весь состав: помещики-охотники, егеря, доезжачие, своры собак – выстраивались при полном параде в торжественной боевой готовности, а звуки охотничьего рога провозглашали сбор.

Ритуальная парадность, торжественность перед началом охоты сродни смотру войск перед сражением. Ведь в охоте много общего с битвой, воинскими действиями. Охота – в некотором смысле подражание войне. Нетрудно увидеть параллели в описанных Л.Н. Толстым в «Войне и мире» сценах сражений и охоты. Подготовка к гону с собаками была не менее тщательна и ответственна, чем подготовка к военной атаке с расстановкой сил на поле боя: «Всех гончих выведено было пятьдесят четыре собаки, под которыми доезжачими и выжлятниками выехало шесть человек. Борзятников, кроме господ, было восемь человек, за которыми рыскало более сорока борзых, так что с господскими сворами выехало в поле около ста тридцати собак и двадцати конных охотников. Каждая собака знала хозяина и кличку. Каждый охотник знал свое дело, место и назначение»[10]. Охота, как справедливо замечает С.Г. Бочаров, – это игра и искусство: «Настоящие охотники, всем существом своим постигнувшие глубокий смысл этого обряда, строго следят за соблюдением его ритуала, они почти что священнодействуют. Для этих специалистов охота, перестав быть утилитарным занятием, стала искусством. А ведь само так называемое высокое искусство, в развитом человеческом обществе – какая-то форма необходимой людям игры, без которой нельзя прожить; это такое важное дело, которое одновременно является развлечением, и в этом отличие искусства от прочих важных занятий взрослого человека»[11].

Н. Реутт, известный в кругу охотников специальными статьями и руководствами, сетуя на недостаток охотничьей литературы на отечественном языке, во вступлении к своему трактату «Псовая охота» (1846) отходит от канона отраслевого очерка и делает исторический экскурс о роли охоты в жизни общества. Он приходит к выводу, что «охота с возрастанием просвещения была постоянным предметом занятий образованнейших людей <…> охота со всем великолепием и торжественностью своих обрядов была сильным орудием политики. Съезды и пиршества дипломатов в поле разрешали гордиевы узлы намерений кабинетов. В наш век охота перестала быть этим орудием: ее заменили дипломатические обеды и балы. <…> Впрочем, и теперь еще охота принадлежит к увеселительным торжествам при важнейших событиях»[12].