Русский октябрь. Что такое национал-большевизм

По-видимому, именно теперь наступает время подлинного и глубокого духовного «самоопределения» России и русского народа. И, мучительно всматриваясь вокруг, невольно спрашиваешь себя – нет ли какой-либо связи между этим чаемым «самоопределением» и знакомой уже нам проблемой «новой религии, под знаком которой встает новый век, с новым государством, с новой культурой»…

Теперь – или никогда?..

Нам, людям кризиса, живущим «в густом чаду пожара», в «испепеляющие годы – безумья ль в них, надежды ль весть?» – нам не дано проникнуть до конца в таинство национального самоопределения. Но мы ощущаем его высшую необходимость и даже, быть может, на нашем поколении лежит долг заложить его фундамент. Не даром же, в самом деле, призваны мы на пир богов…

Первый акт исторического самоопределения нынешней России – всенародный бунт, великое отрицание. Размах этого отрицания прозорливо предвидели наши лучшие люди – Пушкин, Достоевский. Никогда русский бунт, всецело восторжествовавший, не мог остановиться на «умеренной оппозиции», на заранее заповедной черте, – он должен был оказаться именно таким, каким мы его видели, безграничным по содержанию и универсальным по форме. Он не мог удовлетвориться сменой формы власти, – он объявил войну историческим ценностям человечества: государству, праву, социальной иерархии… Но он не мог остановиться и на этих ступенях протеста, – за штурмом истории («клячу-историю загоним!») он бросился на штурм самого неба: самый последний и самый страшный бунт, гениально запечатленный прозрениями Достоевского.

Но иначе и быть не могло. Если воистину суждено России «познать себя» и, ощутив положительный смысл своего всемирно-исторического бытия, выразить его в некоем «слове», – то разве не должно это слово быть прежде всего горящим и сжигающим, «жгущим сердца людей»? Сила отрицания и ненависти – нередко ручательство мощи духовного организма. Только бы в конечном итоге победила положительная идея. Муки бунта – неизбежная Немезида, школа испытаний – искупительная жертва.

Эти огненные муки —
Только верные поруки
Силы бытия!

(Вл. Соловьев)[34]

Впрочем, воздержимся от лирики в сфере этой основоположной и ответственнейшей проблемы нашего национального бытия и национального сознания. Ограничимся пока лишь указанием на самою проблему, на ее закономерность, на ее насущность. И недаром в настоящее время она все чаще и острее выдвигается на первый план. Не должно затемнять или замалчивать ее поверхностными обличениями ее мнимой «старомодности».

НАЦИОНАЛИЗАЦИЯ ОКТЯБРЯ [35]

«Возвращается ветер на круги своя». Россия, по авторитетным свидетельствам, переживает «последний год восстановительного периода», «рекордный год в деле восстановления нашего хозяйства» (Каменев). На глазах догорает лихолетье. На глазах «саперы разрушения» преображаются в «армию строителей».

Над строительством – девиз:

Мы наш, мы новый мир построим!

Отличный девиз. Он вливает бодрость в души, будит веру; а зачем и существуют на свете девизы, как не затем, чтобы вливать бодрость в души, будить веру? Верования проходят, вера остается.

«Что сделало революцию? – Честолюбие. Что положило ей конец? – Тоже честолюбие. Но каким прекрасным предлогом была для нас свобода!..»

Так на закате дней, в одиночестве «маленького острова», вспоминал о своей страшной матери, о великой революции, ее не менее великий и страшный сын.

Пусть в этих словах гениального честолюбца много психологической правды. Но психологическая правда исторически нередко называется субъективной иллюзией. То, что в сознании самих деятелей тех дней было только предлогом, история сделала основным содержанием эпохи. «Свобода», рожденная честолюбием, очень скоро забыла свое родство. И, окрепнув, пошла уверенно гулять по Европе. Предлог стал прологом. Прологом целой огромной полосы жизни народов.

В истории, вообще говоря, часто властвуют «поводы» и «предлоги». Маленькие побуждения больших лозунгов исчезают, – сами лозунги, «прекрасные предлоги», преломляясь в миллионах голов, формулируя миллионы интересов, начинают свою собственную, живописную, чудесную жизнь. Историей, все-таки, по-видимому, правит не любовь к человеку, а, по термину Ницше, «любовь к вещам и призракам».

Призраки будут жить на земле, покуда жив человек. «Нет великой ценности, которая не покоилась бы на легенде. Единственный виновник того – человечество, желающее быть обманутым» (Ренан). Что же, да здравствуют творческие призраки и легенды!..

Впрочем, ближе к теме. Эти восемь лет, полные пожаров и легенд («Мы пустим пожары!.. Мы пустим легенды!..» – Петруша Верховенский), не перестают все же быть историей. Куда же идет процесс? Куда смотрит его объективная логика?