Русский остаток

Сдав сессию, подруги решили прокатиться в Москву автостопом. У Татьяны там жил знакомый художник, который мог их приютить. Галина училась на повышенную стипендию, Татьяне помогали родители: деньги у подружек были. К поездке они тщательно подготовились. Сами сшили себе из вафельного полотенечного материала, предварительно покрасив его в голубой цвет, джинсы, из мешковины – юбки; простые белые футболки, перевязав в некоторых местах нитками, они опустили в краску, отчего получились непредсказуемые, замысловатые узоры. Купили дешевенькие полушерстяные свитера и, сложив все это самодельное (а ля хиппи) богатство в рюкзачки, вышли на Московское шоссе. (В те годы это было еще почти не опасно.)

На вторые сутки к вечеру девушки добрались до столицы. Татьянин знакомый жил в ближайшем пригороде (теперь это Москва). Выйдя из электрички, они немного поблуждали в темных закоулках и наконец нашли необходимый им крошечный домик.

К счастью, в окнах горел свет: девушки ехали наобум, не предупредив.

Постучали.

– А, привет! – сказал вышедший на крыльцо хозяин, не выразив никакого удивления, словно они расстались только вчера. – Вы откуда?

– А мы прямо из Питера. Автостопом. Представляешь? А это моя подруга Галина. Вместе учимся, на одном курсе, – затараторила Татьяна.

– Анатолий, – представился Татьянин приятель. – Ну заходите, раз автостопом…

– Знакомьтесь, вот, – сказал Анатолий присутствующим в доме гостям. – Барышни из Питера. Автостопом. Татьяна и Галина. Универсантки.

– А я думала, смолянки, – снисходительно оценивая доморощенно-хипповый наряд подруг, сказала полная девица, одетая в дорогую замшу.

Вторая, смуглая, с длинными черными волосами, вся в серебряных украшениях (болгарка, как потом узнали «смолянки»), рассеянно глянула на подруг, стряхнула пепел в блюдце и ничего не сказала.

Гостьи из Питера засмущались.

– Серж, – сказал Анатолий, – займись девушками, а я по такому случаю картошку, что ли, пожарю.

Галина посмотрела в ту сторону, куда обращался Анатолий.

На подоконнике настежь открытого окна, по-турецки поджав ноги, сидел тоненький хрупкий мальчик с яркими губами и пробивающейся темной бородкой. Он курил и смотрел куда-то вдаль, в ночь, на звезды. Его взгляд был спокоен и серьезен.

– Я тебе помогу, обожаю жарить картошку, – сказала Татьяна и удалилась с Анатолием на кухню.

Галина присела на единственный в доме стул (обе москвички сидели на колченогом диване). Перед ними на маленьком столике стояла недопитая бутылка сухого красного вина, из кулька выглядывало какое-то печенье, из другого – кусочки нарезанного сыра.

Комната была увешана картинами и картинками, многочисленные холсты в рамах и без стояли рядами вдоль стен, оставляя минимальное пространство для обыкновенной жизни.

Вкусно пахло красками. (Этот специфический запах всех художественных мастерских сделался потом для Галины любимейшим на всю жизнь).

На полу громоздился старый магнитофон, пел Шаляпин.

Пепельница наполнялась окурками. Все молчали.

– Посиди так, – вдруг сказал Серж, обратившись к Галине. – Я тебя порисую. Можешь?

Галина недоуменно кивнула.

Серж взял картон, пастельные мелки и стал быстро набрасывать ее портрет.

Москвички переглянулись и, о чем-то между собой пошептавшись, вышли на улицу.

Галина сидела не шелохнувшись.

«Идеальная натурщица», – потом говорил Сергей смеясь.

Спустя полчаса все вместе ели картошку, допивали вино и пили чай с печеньем и сыром.

Разговор не особо клеился. Питерские подруги кожей чувствовали: третий (четвертый) – лишний, но обреченно терпели свою лишность.

В третьем часу стали стелить постели.

– Не переживайте, девушки, – улучив минутку, шепнул подружкам Анатолий, – завтра они уедут.

– А мы и не пере… – начала Татьяна, но Анатолия окликнула болгарка, и он ушел к ней спать в другую комнату.

Замшевая стелила себе и Сержу на диване.

Девушек положили тут же: Галину – на раскладушке, Татьяну – на полу.

Погасили свет.

В эту ночь Серж так и не лег к Замшевой.

Он выходил на крыльцо, курил, подсаживался к Галининой раскладушке и, улыбаясь, что-то говорил ей, тихое и ласковое. В темноте лицо его низко склонялось к ней, и она видела совсем близко его улыбающиеся губы и светящиеся радостью глаза. Он тихо целовал ее лоб, нос с горбинкой, плотно сжатые красивые губы. Она молча лежала, почти не дыша, боясь пошевелиться, замирая от мысли, что Замшевая все это видит и слышит. (Татьяна после утомительной дороги спала как убитая.)

Под утро так и заснули: она – свернувшись калачиком на раскладушке, он – пристроившись подле нее на полу и положив голову на ее подушку.

Когда Галина проснулась, все уже встали. Как и говорил Анатолий, болгарка и Замшевая (с заплаканными глазами и злая) уехали в Москву. Замшевую она больше никогда не встречала, а вот в огромной квартире болгарки (она была дочерью дипломата, иногда спонсировала молодых художников из любви к русскому искусству) им с Сергеем впоследствии приходилось иногда ночевать.

– Доброе утро. Как спала? – спросил Сергей, ласково улыбаясь.

Она встала с раскладушки, и он обнял ее, полусонную и теплую.