Русский Париж

Молодежь и пожилые, аристократы и пролетарии, ученые и не имеющие даже среднего образования — их объединила ответственность перед новой родиной, ненависть к фашизму.

«Как вас осталось мало…»

Боролись с оккупантами Франции и русские женщины. Елизавета Юрьевна Кузьмина-Караваева (урожденная Пиленко) стала известна под именем монахини Марии. В юности она была участницей Гумилевского кружка, с другими литераторами посещала дом Волошина в Коктебеле. При этом Елизавета Юрьевна стала первой женщиной в России, получившей богословское образование в Петербургской духовной академии.

Монашество она приняла в 1932 году. Юрий Терапиано писал о том времени: «Готовность матери Марии прийти кому-либо на помощь, наконец, ее живой ум, ее широкое понимание христианства и того, чем в настоящее время должны заниматься христиане, постепенно привлекли к ней симпатии многих поэтов и писателей, которые стали постоянно бывать на собраниях «Православного Дела» и просто у матери Марии».

Во время фашистской оккупации Парижа ее, вместе с семнадцатилетним сыном, арестовали. Подвижничество, помощь обездоленным, спасение тех, кому грозила расправа со стороны гитлеровцев, посчитали опасным преступлением против рейха. Мать Мария оказалась в печально знаменитом лагере Равенсбрюк. И в этом страшном заведении она осталась верна себе: помогала тем, кто находился рядом, ободряла павших духом.

Вероятно, в Равенсбрюке мать Мария не только читала молитвы, но и повторяла свои стихи, написанные еще в Париже:

О Господи, я не отдам врагу
Не только человека, даже камня.
О имени Твоем я все могу,
О имени Твоем и смерть легка мне.

31 марта 1945 года мать Марию отправили в газовую камеру.

В ее последних сохранившихся записях есть строки:

Ослепшие, как много вас!
Прозревшие, как вас осталось мало…

Предсмертная просьба

Немало русских эмигрантов во Франции были знакомы с подпольной работой и с проведением боевых действий в городских условиях. Сражался против гитлеровских оккупантов и гусар Иван Иванов. Вот только неизвестно, под этим именем или настоящим — графским.

19 августа 1944 года в Париже началось восстание. А через пять дней на помощь горожанам прибыло первое танковое подразделение французской дивизии. 25 августа столица была полностью освобождена от гитлеровцев.

Париж ликовал, вылавливал не успевших бежать оккупантов и их пособников, расправлялся с предателями, хоронил своих погибших бойцов сопротивления.

Гусар был смертельно ранен возле площади Сен-Марсель. Его, еще живым, доставили в полевой госпиталь на улицу Сент-Андре-де-Ар.

— Кто вы? — поинтересовался французский санитар.

— Последний русский гусар… — прошептал раненый.

— Крепитесь, сейчас вас прооперируют, — заверил санитар.

Он понял из шепота умирающего лишь слово «русский».

— Поздно… — ответил тот. — Выполните мою предсмертную просьбу…

Санитар кивнул:

— Слушаю…

— Запишите адрес… Передайте ветку сирени… Ее зовут Жанна…

— От кого?.. — участливо спросил санитар.

— Просто — от последнего русского гусара…

В тот день, когда прибывший в город генерал де Голль произносил памятную речь возле Ратуши, — «…Париж, Париж оскорбленный, Париж сломленный, измученный, но Париж освобожденный», — новые власти хоронили невостребованных родственниками погибших.

Среди них, вероятно, был и последний русский гусар. Не объявились ни родственники, ни друзья его.

Сколько таких полегло за освобождение Парижа? Точно не известно.

Выполнил ли санитар предсмертную просьбу? Об этом нигде не упоминается… Даже в городских преданиях.

Глава четырнадцатая «И тысячи других»

Мы жили, как могли и умели… Угадать жизнь трудно, предвидение мало кому дано. Но в то, во что раньше верили, продолжаем верить. Мир, справедливость и свобода, уважение к дитяти Бога — человеку, как были законом нашим, так и остались. Мы — капля России… как нищи и бесправны ни были, никогда никому не уступим высших ценностей, которые суть ценности духа.

Борис Зайцев

Предания и были Сент-Женевьев-де-Буа

Река времен в своем стремленье

Уносит все дела людей
И топит в пропасти забвенья
Народы, царства и царей.
А если что и остается
Чрез звуки лиры иль трубы, —
То вечности жерлом пожрется
И общей не уйдет судьбы.

Гавриил Державин