Русский политический фольклор. Исследования и публикации

Чтобы понять, что нового записывалось фольклористами и этнографами в 1920-х – начале 1930-х годов мною были просмотрены методические рекомендации по записи фольклора.

Ю. М. Соколов в статье «Очередные задачи изучения русского фольклора» (1926) называл одним из направлений фольклористической работы «анализ социальной, классовой среды, в которой в настоящее время бытует фольклор» (Соколов 1926: 12). В связи с этим многочисленные методические пособия и программы для местных краеведов и высших учебных заведений так или иначе оговаривали необходимость фиксации политического фольклора и социальной принадлежности его исполнителей.

Собирать «новый» фольклор, отражающий революционное время, одним из первых предложил Е. И. Хлебцевич. После смерти Ленина он составил рекомендацию по сбору фольклора о вожде революции, в которой говорилось: «Если каждая эпоха отражается в произведениях отдельных писателей и в произведениях коллективного устного творчества, то тем более ярко должна отразиться Октябрьская революция, олицетворение которой массы находили в Ленине. Произведения устного творчества очень подвержены утечке, изменениям, распылению, поэтому следует поспешно приступить к собиранию произведений коллективного устного творчества масс о Ленине» (Хлебцевич 1924: 117–118; Панченко 2005а).

В рекомендации по записи современного фольклора, подготовленной Институтом речевой культуры, говорится: «Гигантские изменения, происходящие в промышленности и сельском хозяйстве нашей страны и ведущие за собою мощные классовые сдвиги, должны вызвать в широких народных массах разнообразные поэтические отклики: песни, частушки, загадки, пословицы, поговорки, сказки, анекдоты и тому подобные рассказы. Долг науки – неустанно собирать все эти произведения, учитывая факты положительного и отрицательного отношения всех слоев населения к происходящему» (ОССФ 1930: 352; курсив мой).

В известных инструкциях 1920-х годов братьев Соколовых «Поэзия деревни» (1926) и М. К. Азадовского «Беседы собирателя» (1924) имеются советы по записи фольклора, отражающего революционные события и новый быт, однако не оговаривается необходимость записи антисоветского и контрреволюционного фольклора, хотя отмечается его существование: «Но консервативная, может быть, пожилая, а может быть, и кулацкая часть деревни по-своему откликнулась на революцию, создав бесчисленное количество легенд об антихристах-большевиках, о наступающем конце мира, о жестоком наказании безбожников, позволивших себе нарушить покой святых мощей, о комиссарах, запечатывавших церкви, о раскаянии и обращении безбожников «на правый путь веры», о пятиконечной звезде, как антихристовой печати, и т. д. и т. п.» (Соколовы 1926: 12).

В методических рекомендациях 1920-х годов подчеркивалась общественная значимость собирания фольклора, объяснявшаяся необходимостью сохранить устную историю революции и гражданской войны, стихийно отразившуюся в фольклоре[303], а также политические настроения народа: «Устная словесность может быть рассматриваема как живая и поэтическая летопись быстротекущей жизни. В этом ее общественное значение. Она облегчает понимание народных настроений и тех перемен, которые происходили и происходят в народном быту» (Там же,13); «этим мы поможем нашему правительству, партии и всем работникам настоящего, а также сохраним драгоценные материалы для будущего» (ОССФ 1930: 352).

Кроме того, при записи политически окрашенных текстов подразумевалось их использование в агитации и пропаганде: «Мы предполагаем брать материал исключительно из живой жизни (пока она еще не забылась), этот материал немедленно же художественно обрабатывать и превращать в орудие пропаганды» (Шнеер 1924: 143).

Краеведческие общества призывали сельскую молодежь и комсомольцев записывать фольклор. В подобных рекомендациях подчеркивается культурно-просветительская функция собирателя, что вполне соответствует активной роли комсомольцев в антирелигиозных и культуртрегерских кампаниях 1920-х годов. Н. Е. Ончуков предостерегал против подобных подходов к полевой фольклористике: «Если неопытный молодой собиратель, записывая произведения народного творчества, выкажет нетерпимость к религиозным воззрениям сказочника или другого кого, с кем он будет иметь дело, – дело пропало. Никак нельзя мешать два дела в одно: запись произведений народного творчества и политпропаганду, нельзя мешать фольклор, так сказать, с публицистикой» (Ончуков 1925: 280).