Русский политический фольклор. Исследования и публикации

Bauer, Gleicher 1953 / Bauer R. A., Gleicher D. B. Word-of-Mouth Communication in the Soviet Union // Public Opinion Quarterly. 1953.Vol. 17. № 3. P. 297–310.

Chamberlin 1934 / Chamberlin W. H. Russia’s Iron Age. Boston, 1934.

Ennker 1997 / Ennker B. Die Anfänge des Leninkults in der Sowjetunion. Böhlau, Köln 1997 (= Beiträge zur Geschichte Osteuropas. Bd. 22).

Ginzburg 1989 / Ginzburg C. The Inquisitor as Anthropologist // Ginzburg C. Clues, Myths and the Historical Method. Baltimore, 1989. P. 156–164.

Glassman 1930 / Glassman L. M. The Bolsheviki as Humorists // Current History. 1930. May. P. 721–724. Jacobson 1921 / Jacobson R. Vliv revoluce na rusky jazyk // Nove Atheneum. Praha, 1921. Kuromiya 2007 / Kuromiya H. The voices of the dead: Stalin’s great terror in the 1930s.

New Haven; London: Yale University Press, 2007. Lyons 1935 / Lyons E. Red Laughter // Lyons E.

Modern Moscow. London, 1935. P. 260–274.

Miller 1990 / Miller F. J. Folklore for Stalin: Russian Folklore and Pseudofolklore of the Stalin Era. New York; London, 1990.

Tumarkin 1983 / Tumarkin N. Lenin Lives! The Lenin Cult in Soviet Russia. Cambridge, Mass.; London, 1983.

Velikanova 1996 / Velikanova O. Making of an Idol: On Uses of Lenin. Gottingen: Muster-Schmidt-Verlag, 1996.

Zelenin 1925 / Zelenin D. Das heutige russische Schnaderhüpfl (Častuška) // Zeitschrift für slavische Philologie. 1925. Bd. 1. № 3–4. S. 343–370.

Александра Архипова Последний «царь-избавитель». Советская мифология и фольклор 20–30 годов XX века

Вступление

Кирилл Васильевич Чистов в конце своей известной книги «Русская народная утопия» (1967) описал сюжетный и социально-идеологический инвариант русских легенд и представлений о «царях-избавителях» со Смутного времени до конца XIX века[65]. Вот максимальная последовательность мотивов, характерная для этой легенды и полностью реализованная только в легенде о Дмитрии Самозванце и Емельяне Пугачеве (в последнем случае без мотива М)[66].

A. «Избавитель» намерен осуществить социальные преобразования.

B. Отстранение «избавителя».

C. Чудесное спасение «избавителя».

D. «Избавитель» скрывается, странствует или оказывается в заточении.

E. Встречи с «избавителем» или вести от него.

F. Правящий царь пытается помешать «избавителю» осуществить его намерения.

G. Возвращение «избавителя».

Н. Узнавание «избавителя».

I. Воцарение «избавителя».

К. Осуществление «избавителем» социальных преобразований.

L. Пожалование ближайших сторонников.

М. Наказание изменников, незаконного царя, придворных, дворян[67].

К. В. Чистов подчеркивает, что в XVII – первой половине XVIII века крестьяне, солдаты, казаки, люди «городского низа» так или иначе разделяли веру в царя-избавителя или по крайней мере распространяли нарративы, в которых фигурировал такой персонаж. Его исследование заканчивается на том, что «после 60-х годов XIX века подобные легенды (о царях-освободителях) нам неизвестны» (ЧК 2003: 252), «перестали быть продуктивны» (Там же, 258)[68].

Работа выполнена в рамках федеральной целевой программы «Научные и научно-педагогические кадры инновационной России» на 2009–2013 годы. Тема проекта: «Динамика ритуально-мифологических традиций в региональных и социо-культурных контекстах конца XX – начала XXI в.»; при поддержке гранта Программы фундаментальных исследований ОИФН РАН «Генезис и взаимодействие социальных, культурных и языковых общностей» (проект «Русский политический фольклор от Петра I до Горбачева»). Статья была опубликована в журнале «Антропологический форум», № 12 за 2010 год и публикуется здесь с любезного разрешения редакции журнала.

Стремление советских властей к тотальному контролю в отношении жизни и настроений общества подразумевало создание иерархизированной системы наблюдения за гражданами: с 17 марта 1921 года все региональные отделения ВЧК «обязаны были информировать партийные и советские учреждения о политическом настроении на обслуживаемой территории, представляя еженедельные сводки» (БЛ 2003: 62). Эти документы, особенно «сводки о настроениях по местам» сейчас представляют собой ценный социологический материал. Информация собиралась оперуполномоченными при помощи специальной группы агентов каждую неделю по некоторой заданной матрице: агент обязан был зафиксировать, где именно и в какой ситуации он услышал данный слух; если он не знал имени рассказчика, то должен был максимально подробно описать его предположительную социальную принадлежность[69].

По этим источникам (в первую очередь имеются в виду следственные дела и «сводки о настроениях» ГПУ – НКВД, но также и письма, как частные, как и «письма во власть», и публикации в эмигрантской прессе) удается выявить следы нового витка легенд о царях-избавителях, причем в двух версиях: «монархической» и «большевистской».