Перед праздниками Рождества умерла старая мать Сагачка. Смерть матери имела решающее значение в дальнейшей судьбе Сагачка, так как порвала последние тонкие нити, связывающие его с родным домом. Он все хозяйственные работы бросил на руки жене, не стал и копейки давать на хозяйственные надобности из получаемого жалованья и лишь аккуратно платил казенные подати и общественные сборы, ибо в противном случае ему пришлось бы самого себя подвергать экзекуционным мерам.
Жена Сагачка махнула на него рукой и стала сама хозяйничать с умением и энергией, присущими крестьянке, тем не менее, наладившееся было хозяйство быстро стало клониться к упадку. А Сагачок все бегал с пустой фляжкой из становой квартиры к Лейбе и с полной – от Лейбы в становую квартиру, стал выпивать все чаще и чаще, следуя примеру своего начальства, и, к великому соблазну стручан, завел любовные шашни с кухаркой пристава, купив ей сапоги с медными подковками…
Когда я прибыл в Стручкы на место пристава, Сагачку было за сорок лет. Он прослужил сотским уже четверть века, но выглядел очень молодо, так как не занимался тяжелым крестьянским трудом, который преждевременно старит человека. И вообще по внешности он выгодно выделялся из среды своих односельцев. Последние обычно носили опущенные вниз по-казацки усы, молодежь – длинные волосы, а старики – чубы, одевались в серые расшитые красным или зеленым гарусом свитки и ходили в сапогах величиною с небольшие челноки. Сагачок, напротив, усы подкручивал по-московски, стриг волосы «под польку», носил черного сукна бекешу, а сапоги его с длинными голенищами и медными подковами служили предметом зависти всех стручанских парней.
В первые дни моего пребывания в Стручках Сагачок старался во всем быть мне полезным и суетился немилосердно. Но в то же время я видел, как он не раз не то испытующе, не то иронически посматривал на меня своими плутоватыми карими глазами, которые, казалось, спрашивали: «А ну-ка, покажись, что ты за птица?..» Но, по-видимому, изучение моей личности приносило ему разочарование, так как лицо его с каждым днем вытягивалось и становилось серьезнее. Особенно он остался недоволен, когда узнал, что я не пью ни водки, ни вина, ни даже пива. При этом, словно невзначай, он бросил замечание, что все мои предместники пили, и хорошо пили, но все они были прекрасным начальством. Я оборвал его и высказал на этот счет мой взгляд и требования, что заставило Сагачка озабоченно почесать затылок. Вообще, было видно, что мои предместники избаловали Сагачка, и он в своих отношениях ко мне не мог уловить чувства меры: то низкопоклонничал до приторности, то чуть ли не фамильярничал.
Не успел я порядком оглядеться по приезде в Стручкы, как мне пришлось столкнуться с самостоятельной полицейской распорядительностью Сагачка.
Вышел я глубоким вечером во двор своей квартиры подышать свежим воздухом. Село уже спало, и только кое-где в окнах хат мелькали огоньки, да слышно было, как по пыльной дороге глухо отдавался мерный шаг лошадей, как они фыркали и звенели повешенными на шеи железными путами, как гнавшие лошадей в ночное парни мурлыкали песенки или играли на «сопилках». В это время из одной боковой улицы вышла кучка парней, тихо и стройно напевающих какую-то песню, и направилась по дороге возле становой квартиры. Вдруг послышался грозный оклик Сагачка:
– Стой! Вы что нарушаете тишину и спокойствие, бисовы дети, а?
В ответ на это со стороны парней послышался свист, кто-то замяукал кошкой, кто-то застонал совой…
Такой реприманд, по-видимому, взбесил Сагачка, который заорал во всю силу глотки:
– Скандал!.. Революция!.. Мизантропия!.. Лови!..
В тишине наступающей ночи послышался топот убегавших парней, а вслед им несся крик Сагачка:
– Лови!.. Держи!.. Скандал!.. Революция!.. Мизантропия!.. Лови!..
Через минуту из отдаленной улицы долетала насмешливая песня парней:
Когда Сагачок входил во двор, я остановил его и спросил, почему он вздумал запрещать парням петь песни?
– Как почему? Да они нарушают тишину и спокойствие и притом – перед самой становой квартирой.
Я не видел лица Сагачка, но, судя по тону его ответа, он был очень удивлен, что я предлагаю ему такие пустые вопросы.
Я объяснил Сагачку границы между кажущимся и действительным нарушением «тишины и спокойствия» и спросил его, почему он кричит скандал – революция – мизантропия, и что эти слова значат?
Сагачок ответил, что «скандал» и «революция» всегда кричал покойный пристав Каровский, когда нужно было водворить в толпе порядок, а слову «мизантропия» научили его поповские паничи. Слова все хорошие и действуют на людей, особенно подвыпивших, всегда успокоительно, а что они значат – Господь ведает.