Русский полицейский рассказ)

Завязался разговор. Должно быть, я успел завоевать большие симпатии сестричек, так как ближайшая моя соседка вдруг вытащила из-за пазухи бутылку водки и рюмку и предложила мне выпить «по маленькой». Когда я сказал, что не пью водки, сестрички наперерыв друг перед дружкой стали мне предлагать то запеканки, то вина, то пива, то, наконец, квасу. Я выпил стакан квасу, похвалил его качество и попросил другой стакан.

Тем временем Прохор Тимофеевич успел уже потушить огонь в корчме, что, видимо, не понравилось некоторым из стручан, так как они подошли и стали стучать в дверь. Прохор Тимофеевич, желая, вероятно, демонстрировать свою исполнительность в отношении обязательных постановлений, налетел, как бык, на назойливых стручан, которые благородно ретировались в толпу. Я спросил, кто и зачем стрелял из ружья? Оказалось, что стрелял Никитка Лысый по поводу торжества, а просили его об этом все сестрички. Затем я заговорил о полевых работах и заметил, что пора бы уже ложиться спать – отдохнуть перед завтрашним трудом. Все согласились со мною, и я, пользуясь этим, пожелал всем доброй ночи и направился домой. Толпа чинно стала расходиться.

– Ну, вот так штука!.. – услыхал я за собой голос Сагачка.

– Ты чего здесь? – строго спросил я.

– А как вы пошли в толпу, то и я пошел следом за вами и на случай буйства захватил с собой вот что.

При этом Сагачок торжествующе вынул из-под полы небольшой железный болт.

Я подумал, что гораздо легче сладить с пьяной толпой, чем с оригинальным сотским Сагачком.

Hа другой день, приструнив Прохора Тимофеевича и Никитку Лысого, я выехал для ознакомления с полицейскими участками и деятельностью урядников на местах. Домой вернулся ночью, но Сагачка не застал, и на мой вопрос – где он? – десятский высказал обидное предположение, что, «верно, шляется где-нибудь по бабам»…

Утром, когда я вышел к чаю, жена сообщила мне, что ночью между Сагачком и несколькими парнями возникла драка на почве ухаживания за солдаткой Мартой, и парни так поколотили Сагачка, что он еле живой лежит теперь на сеновале. Об этом ей рассказала служанка Афия, которая сама не равнодушна к Сагачку и радуется, что ему хорошо досталось за Марту.

Я тотчас пошел на сеновал. Сагачок лежал в разорванной, местами окровавленной рубахе с лицом черным от кровоподтеков. Усы его не торчали задорно по-московски, а сбились в комок, и казалось, словно маленький ежик сидел на его вспухнувшей губе. При моем входе Сагачок поднялся и отрапортовал, что с ним случилось несчастье: шел ночью из Токаревки через каменоломни, упал в заброшенную известковую печь и сильно расшибся, особенно же повредил лицо, и Сагачок испытующе посмотрел на меня, какое впечатление произвели его слова. При этом особенно вспухший левый глаз его уморительно косил в сторону, и казалось, кому-то лукаво подмигивал.

Я спросил Сагачка – разве дорога к солдатке Марте идет через токаревские каменоломни?

Кажется, если бы я разразился самыми отборными ругательствами, Сагачок хладнокровнее перенес бы их, чем мой – каюсь, коварный вопрос.

– Это Афия, подлая баба, наплела вам! А чтоб ее черти рогатые взяли на самое дно ада, басурманская она душа, ведьма короткохвостая, – сердито ругался Сагачок, а левый глаз его все лукаво подмигивал…

Я остановил поток его ругательств, пристыдил, сделал выговор и в заключение сказал:

– Тебя следует посадить в холодную, но я этого не сделаю: пускай все стручане видят, как тебя хорошенько отделали парни, и смеются над таким глупым сотским…

Должно быть, слова мои задели самолюбие Сагачка, потому что он пробормотал:

– Пускай попробуют смеяться…

Несколько дней Сагачок был трезв и исполнителен, и даже с ловкостью опытного сыщика напал на след вора, похитившего у стручанского батюшки наборную упряжь. Но по мере того, как на лице его заживали кровоподтеки, Сагачок входил в свою колею и однажды вечером вернулся таким пьяным, что затянул «журавля», стал заигрывать с Афией, которая доила коров, и разлил удой молока.

Вскоре он, как говорится, выкинул хорошую штуку. Дело было так.

Гуляя вечером по двору, я вдруг услышал у калитки резкий женский голос, произносивший ругательства, и внушительный окрик Сагачка:

– Иди, иди, не ломайся, старая «шкапа».

– Кто старая «шкапа»?.. Я?.. А чего ж ты, ирод проклятый, подмазываешься к этой самой «шкапе»? А, скажи? Уж и отделает тебе бока мой Савка, увидишь, как отделает!..

Калитка отворилась, и во двор, как ветер, ворвалась молодая красивая бабенка в сопровождении Сагачка, который немедленно отрапортовал мне, что эта самая бабенка, жена известного разбойника Савки, нарушает санитарию.

Я хотел спросить, какую санитарию она нарушает, но бабенка разразилась таким потоком красноречия, что я только стоял, смотрел на нее и слушал.