Русский путь

Все явственней слышны требования обособить Россию от остального мира, и при известном стечении обстоятельств дело в «правом» стане вполне может к тому склониться. Упор программы «правых» на «ценности–завоевания» и вторичность (как бы автоматическую достижимость) экономического прогресса, радикализм в требованиях воплотить эти ценности, следствием чего непременно должно стать улучшение экономического положения страны, собирает под их знамена всех недовольных, которым в экономическом смысле терять нечего. Можно предположить, что при ухудшении экономического положения страны «правые» подпадут под давление маргинализующихся групп населения, резко выступающих против социальной дифференциации и склонных к насилию. Думаю, тут все понятно, ведь никаких других средств для воплощения ценностей «сверху», кроме насилия, история пока не изобрела.

Добавим, что экономическая реформа рыночного типа в подобной ситуации практически обречена.

Дальнейшее ухудшение экономического положения в этих условиях увеличит популярность наиболее экстремистских групп правого толка, выход которых на политическую арену со всеми вытекающими отсюда последствиями представляет немалую опасность демократическим преобразованиям.

С другой стороны, «правые» делают упор на русскую историческую традицию, проявляют внимание к достижениям русской религиозной философии. И все это, а также принципиальная готовность их к новому прочтению марксизма, позволяет делать прогноз о появлении новой идеологии–синтеза, способной вывести нас из беспамятства, по–новому осветить современный мир, определить цели, связанные с национальным возрождением. Парадокс в том, что появление такого идеологического синтеза возможно лишь на базе консервативных и охранительных социально–культурных установок «правых».

Парадокс ли? Думается, что нет, поскольку перестройка может свершиться только как консервативная революция, ибо, как ни странно, в закономерности революции–реформы заложен принцип: только консервативная революция имеет шанс стать радикальной. Радикальная же политическая революция несет в себе зародыш нового консерватизма, поскольку, резко продвигая вперед те или иные сферы общественных отношений с помощью насилия, государство не может не сузить сферу свободы в обществе, ведь оно же и формирует репрессивный аппарат, который лишь в случае благоприятного исхода может быть подвергнут постепенному демонтажу. Как показывает богатая практика революций, процесс демонтажа может затянуться на десятки лет, он чреват политической нестабильностью и даже кровопролитием.

Все так, но лишь достаточно радикальный поворот может стать революцией, и, если внешняя или внутренняя силы толкают страну на радикальные сдвиги, приводящие в конечном итоге к свержению правящей элиты, — судьба этой страны находится только в руках божьих. Десятки лет политической нестабильности, повторные перевороты и контрперевороты — все это или надолго растянет становление нового, или приведет к запаздыванию и необходимости повторения пройденного.

В том и состоит суть дела, что именно наличие старой, все более заинтересованной в реформах элиты, с одной стороны, позволяет расширять сферу свободы в обществе, с другой же, именно эта элита, сохраняя свою власть, должна опереться на новое, блокируя контрреволюцию, опасность которой исходит от оголтелых консерваторов.

Увы, консервативная революция — слишком тонкий процесс, ибо предполагает, что сила прогрессистов и состоит в соединении противоположностей старого и нового. Тут требуется очень сильная спайка интересов, которая может осуществиться лишь в рамках сильной идеологии, обладающей мощной научной подкладкой. Так, в основе консервативной революции Рузвельта лежали идеи кейнсианского типа, провозглашавшие синтез интересов потребителя (широкие массы народа) и производителя (капитал) в рамках формирования того, что мы называем экономикой потребления.

Новый идеологический синтез должен прояснить общность интересов и перспективы совместного развития ни много ни мало — четырех базовых общественных групп населения.

Первая — это западники вообще и западнически мыслящие национальные группы (прежде всего Балтия).

Вторая — широкие массы русского населения страны, среди которых достаточно сильны традиционные эгалитаристские настроения равенства вплоть до уравниловки. Русская философия конца прошлого — начала нынешнего века, ее идеологические посылы во многом адекватны этим настроениям. К этой группе со своими специфическими идеологиями могут примыкать и незападники.

Третья группа — прогрессисты в аппарате. Их идеология — те или иные формы марксизма.

И наконец, четвертая, важнейшая группа — это интеллектуализированная научная и производственная элита, которая находится на передовых позициях общемирового научно–технич? ского прогресса. Эта достаточно малочисленная, но важнейшая для дальнейших судеб страны группа населения реализует свои интересы в рамках идеологии развития, которая так или иначе связана со все более усиливающимся технологическим рынком современного мира.