Русский путь

Здесь важно отметить, что Сталин выступал от лица новой элиты, ориентированной на традиционные структуры авторитарной бюрократической власти, что опирался он на люмпенские, маргинальные слои города и деревни, выступая от имени элиты, существование которой новая экономическая политика поставила под угрозу. Заметим, что старая партийная элита, тот самый тончайший слой старой партийной интеллигенции, среди которых были такие отъявленные радикалы, как Зиновьев, Каменев, Троцкий, автоматически оказывалась под подозрением в ненадежности, поскольку была европеизирована, «подвержена» идеям. 'Мало ли что «взбредет им в голову», взбрели же Ленину идеи реформизма, и не кто иной, как он, призывал «учиться торговать»… Надо бы попроще, понадежнее…

Сталинская революция «сверху» стала радикальной потому, что на государственном уровне, одобрялось восхождение к власти новой элиты «от народа», ориентированной на традиционные структуры авторитарной власти. Она же, карабкаясь к ее вершинам, вытесняла и перемалывала старую европеизированную элиту в мясорубке репрессий. Репрессии в этом контексте являют собой нечто присущее восточным обществам, когда контрэлита «из народа». «вырезает старую элиту в процессе радикальной революции типа «восстания масс».

Сталинская Россия пошла, правда, дальше, и репрессии тут, как известно, осуществляли «сверху», предоставляя широкие возможности для проявления активности народных масс по выявлению «врагов» и донесению на них властям, что они, запуганные и доведенные до истерики всепроникающей пропагандой, активнейшим образом и осуществляли. Здесь можно говорить и о том, что государство как бы науськивало массы на некоего врага, который при ближайшем рассмотрении оказывался дореволюционным интеллигентом, преуспевающим земледельцем или торговцем. Прием этот вошел' в сокровищницу мировой «репрессивной культуры» и был блестяще использован Великим Кормчим во времена «культурной революции» — старая элита «стоящих у власти и идущих по капиталистическому пути» была частично репрессирована и в значительной степени ослаблена. Надо сказать, что ученик Великого Сталина был несомненно талантлив, ибо все было проделано на новом качественном уровне: «революционные массы» сметали «врагов», а государству же в лице его армии приходилось их разве что направлять да сдерживать.

Кампучийская трагедия имела несколько иной механизм, хотя функционировал он в рамках той же закономерности. Революционный порыв к счастью, выразившийся в небезуспешной попытке упрятать большую часть населения в лагеря, — это более ранний этап развития радикальной революции. Пришедшая к власти бывшая контрэлита спешит навязать обществу ту модель жизни, которая отражает ее интересы властвования при помощи насильственных реформ, полностью игнорируя интересы общества,

История восточных обществ служит богатым источником примеров, когда новая элита, теряя власть, временно отступает, идет на компромисс. Если же в новой, возникшей «из народа» элите происходит раскол на тех, кто, опираясь на основную часть общества (реформисты), временный компромисс считает чем–то постоянным, и соответственно на тех, кому угрожает маргинализация, постепенное вытеснение за пределы элиты (фундаменталисты), то это чревато новыми катаклизмами. Новая контрэлита фундаменталистов, борясь против тех же реформистов, представляющих теперь общество, находит себе опору у маргиналов, тех, кто обездолен и готов служить кому угодно, ради одной лишь возможности вновь заполучить общественный статус. Последняя модель, отражай «маргинальный эффект», объясняет многое в процессах развития сословно–классового общества, аналогичных сталинской революции «сверху», — фундаменталисты истребляют «усомнившихся», реформистскую часть новой элиты.

Нечто похожее проявилось даже в реформистской революции Мэйдзи. Пришедшие к власти в результате переворота вестернизаторы–реформисты начинали как консерваторы–фундаменталисты. Революция тут шла сперва под антизападными, «почвенными» лозунгами, и лишь позже она обрела знакомые нам западнические очертания.

Оказывается, все это произошло не без трудностей и даже не без военных столкновений. Монолитная прежде революционная элита раскололась. В завязавшейся схватке, однако, подавляющий перевес был на стороне реформистов. Следует учитывать при этом, что развертывающаяся борьба элит за свою форму модернизации может быть весьма сложной и запутанной, с многократным разделением на элиту и контрэлиту, между которыми развернется схватка за власть и т. д.

Все, о чем мы говорили выше, произошло в России после революции, когда к власти пришла контрэлита. Разделение общественной «верхушки» на элиту и конгрэлиту произошло при нэпе и привело к тому, что между ними развернулась схватка за власть. Подобное было и при Петре, где вестернизованная элита составила архаический уклад государственного деспотизма в противоположность фундаменталистам, которых возглавила Софья, опиравшаяся на городскую по своей природе стихию стрелецкого войска.