Русский рай

На другой день его партия знакомым путем выгребла в залив Дрейка, затем в Бодего, к русской фактории. Кораблей там не было, при складе жили двое русских служащих. Во времена правления Шмидта здесь была построена новая баня для прибывавших экипажей. Сысой натопил ее плавником, попарился вместе со служащими, дочкой и женкой. Индеанки с удовольствием потели, как было принято в их деревнях, потом окатывались морской водой и плескались в ней. Парились дубовыми вениками и мылись по-русски некоторые кадьяки с женами.

Оставив партию, Сысой отправился в Росс знакомым пешим путем. Ярко светило солнце, было тепло, но не жарко. С моря дул приятный ветерок с привычным запахом свежести. Сысой переправился через протоки Русской речки Шабакай и пока шел к Россу его мокрые штаны высохли. Он давно не видел форт, с которым было связано много надежд, в основание которого закладывал первые камни и бревна. Крепость стала красивей, чем он её помнил. В посаде появилось полтора десятка домов, среди которых Сысой не смог отыскать глазами свой, срубленный вместе с Васькой и сыном. В бухте покачивался корпус баркаса, недавно спущенного с верфи, на нем устанавливали мачту.

Лес на склоне берегового хребта был вырублен, там, где стояли высоченные секвои теперь чернели плешины распаханных полей. Кладбище, когда-то вынесенное далеко от стен, будто приблизилось к ним. Крестов было много, Сысой удивился, когда успели поумирать крещеные люди и втайне позавидовал, что им уже не мешают глупые законы, они навсегда останутся здесь, в местах, которые увидели дикими и поселились первыми. Правда, жизнь сложилась не так, как хотелось.

Первым делом Сысой пошел не в крепость, не к сыну и начальствующим, а на кладбище, посидел там возле прибранных могил Ульяны и Васьки, повспоминал былое, трижды поклонившись крестам, шагнул в сторону, наткнулся на могилу Ивана Кыглая – тойона лисьевских алеутов, вывезенных на Кадьяк. Без него в Россе умерло много знакомых людей. Крестясь и кланяясь он обошел могилы промышленных Родиона Королева, Василия Антипина – плотника – все были русскими служащими. На особицу, с камнем над головой, возлег Густав Вильман. Сысой постоял, поклонился всем общим поклоном и пошел в кузницу.

Петруха возмужал и окреп, по его щекам вылезла густая русая борода, которую он брил. Увидев отца, сын ополоснул мозолистые руки. Выглядел он старше своих лет, как обычно кузнецы от постоянного жара и раскаленного железа. Его пособники мимоходом посмотрели в их сторону и, не отвлекаясь, продолжали со звоном стучать по красной полоске металла. Отец и сын вышли на чистый воздух, присели на скамейку и Сысой с затаенным испугом почувствовал, что говорить с сыном не о чем.

– Ну, как живешь-то? – спросил обыденно.

– Хорошо! – так же ответил сын и, помолчав, заговорил свободней: – Тебя давно не было, а жить мы стали лучше.

– Лучше, чем когда? – удивленно спросил Сысой.

– Чем при Кускове. Он больше заботился о Компании, а Шмидт не забывает о служащих. Прежде только дядька с управом на полях надрывались, а нынешний правитель всех приохотил: бери землю, сажай огороды, сей пшеницу или ячмень, вырастишь лишнее – Компания купит за хорошую цену. В прошлом году у нас намолотили столько, сколько не собрали за все время правления Кускова. Шмидт раздает компанейский скот на вырост и содержание, разрешил держать свой, но приехал Хлебников и запретил, усмотрел в том вред для Компании. Какой вред, что сами кормимся, как было на Кадьяке у деда Филиппа, – перекрестился сидя, – не требуем компанейского хлеба.

Сысой удивленно хмыкнул, повел глазами по складам, на пути к бухте он высмотрел новые дома под крепостными стенами: все крепкое, ухоженное, подновленное.

– А что там за барабора за крепостью? – спросил про незнакомое здание.

– Ранчерия – казарма для индейцев!

– И они живут у вас?

– Живут! Два десятка семей: толмачи, пастухи-бакеры. В пристрое – тюрьма, в ней воры и скандалисты, двух из приморской деревни тамошние старики попросили забрать. Убийц выслали на Ситху в вечные каюры.

– За что же вашего Шмидта меняют, если он такой хороший? – Петруха еще только наморщил лоб, соображая, что ответить, а Сысой, усмехнувшись, сказал: – Своим людям хорош – начальствующим неугоден. Как всегда!

– Ходят слухи, что меняют, – вздохнул сын, – сам жаловался: «Меня хотят стращать сменай и таже определили времени через три месяц. Павел опретелен ими в моем месте», – передразнивая правителя конторы, пролопотал кузнец с доброй усмешкой на обгоревшем лице.

– Слышал от Хлебникова и нового правителя он мне показал, – кивнул Сысой.

– Жаль! – опустил голову Петруха. – Если Шмидт и повинен, то только в том, что любит жителей Росса больше, чем управляющих и директоров.

Обдумывая услышанное, томясь затянувшимся молчанием, Сысой принужденно заговорил:

– Индейцев больше не пригоняют на жатву?

– Нынче, в июле пригоняли сотню. Без них не обойтись.

– Я думал, революция запретила ловить их и гишпанцам, и нам.