— Хорошо-с! — перебил Андрюшка тоном врача, которому пациент рассказал все необходимые симптомы для распознания его болезни. — Хорошо-с, я вас понимаю… и эта… эта встреча моя с вами очень кстати, месть ваша будет удовлетворена, потому что судьба натолкнула вас на человека, который готов сам служить до последнего издыхания интересам именно такой же мести.
— Вы? — вскинулся Степанидин. — Я так и догадывался… Нет, впрочем, я не догадывался, но теперь в эту минуту поклянусь, что ваши слова — сущая правда…
— Постойте! Не перебивайте меня, — заметил Андрюшка, — я вам уже говорил, что у меня сегодня больше дел, чем времени, а я сейчас сообщу вам нечто важное. Слушайте меня со вниманием. Вы слыхали, может быть, что «Паутинник» очищается от жильцов.
— Как же, слышал.
— «Паутинник» будет местом сборища одного сообщества, цель которого совершенно тождественна с вашей целью, в достижении которой вы отчаялись, благодаря проигрышу. Послезавтра первое собрание… Завтра «Паутинник» будет свободен от постояльцев… Вот вам лично на переезд.
Андрюшка положил на стол две десятирублевки.
— Послезавтра в два часа ночи!.. А теперь прощайте.
Он встал, бросил рубль на поднос со снедью и быстро направился к выходу.
Степанидин долго смотрел на входную дверь, за которой скрылся тот, который воскресил теперь в его душе все угасшие уже было надежды.
Потом он налил себе остаток из графина и, выпив, облокотился на грязную скатерть в тупой, неподвижной задумчивости.
Сборище в «Паутиннике»
Часов около двух ночи в ворота угрюмого дома одна за другой входили темные фигуры и исчезали во мраке двора.
Тут они сворачивали налево, входили в подъезд и, поднявшись во второй этаж, скрывались за дверью.
У входа их встречал Калиныч, отбирая жетоны, символические клочки бумаги и прочие доказательства права на вход.
После этого гости входили в залу, представлявшую собой редкое зрелище.
На левой стене висел фонарь, на единственном столе стоял другой такой же фонарь, и оба они составляли единственные светильники на всю громадную залу. Вследствие этого в углах ее царил густой мрак, и фигуры, выступающие то в полосу слабого света, то исчезающие во тьме, походили на тени, избравшие местом своей ночной прогулки эту покинутую барскую залу.
Тут были и женщины, но мужчины преобладали.
По большей части это были оборванцы с испитыми лицами и выражением бесконечной решимости в недобрых глазах.
Чаще всех появлялась в полосе света фигура господина Степанидина; он бродил по зале, заложив руки за спину и чутко оборачиваясь при каждом стуке входной двери.
Все, очевидно, ожидали кого-то в полном безмолвии.
Только и слышны были шаги, но голосов не было слышно. Никто не говорил ни с кем, отчасти потому, что все были друг другу незнакомы, а более потому, что тревога ожидания, выражавшаяся на всех лицах, была уж слишком обострена. Впрочем, пять человек, то входившие, то выходившие из комнаты Калиныча, вели между собой беседу шепотом, походя хлопотливостью своих движений и зоркими взглядами, которыми они окидывали толпу, на распорядителей какого-нибудь танцевального вечера.
Проходили минуты, прошло полчаса, но ничто не нарушало тишины сборища и его общего типа.
Только иногда кто-нибудь подходил к Калинычу и спрашивал: «Скоро ли
Но вот наконец вошел какой-то человек, лицо которого было окутано шарфом сверх воротника.
Человек этот был встречен распорядителями и быстро прошел в комнату Калиныча, как артист, проходящий сквозь публику в уборную, из которой он должен появиться на сцену.
— Он! Он! — проговорило несколько голосов, и то же слово шепотом пробежало в толпе, которая начала группироваться около двух фонарей.
Теперь, окинув толпу взглядом, численность ее можно было определить человек в пятьдесят.
Несколько минут толпа эта стояла неподвижно, устремив взоры на дверь комнаты Калиныча.
Но вот дверь эта отворилась, и человек в маске вышел в залу, сопровождаемый пятью другими с открытыми лицами.
Он подошел к толпе и, встав вне полосы света, прямо начал: