Русский роман, или Жизнь и приключения Джона Половинкина

— Половину людей уволил! Просто выбросил на улицу! Старых мастеров, с золотыми руками, которым цены нет! Оставил самых неквалифицированных рабочих, пьяниц, после которых половина изделий идет на бой, под бульдозер!

— Зачем так? — невинно округлил глаза Тихон.

— А затем, — вскричал Чикомасов, и машину снова занесло, — что бой целыми «КамАЗами» покупают дачники. Засыпают дороги к своим участкам, раскатывают катком и выходит лучше, чем асфальт. Ни жар, ни холод, ни ливень это покрытие не портит.

— Значит, все-таки на пользу идет.

— На пользу?! — задохнулся от возмущения Петр Иванович. — Малютовским фарфором, который при Екатерине производить начали! Которым сам Фаберже интересовался!

— А это, Петенька, не твоего ума дело. Значит, так Бог о вашем заводике рассудил. Может, это расплата за тех мужичков, что на строительстве заводика при Екатерине без счета в землю полегли? Твое дело мирян окормлять. Это мне, как монаху, может, даже выгодно, чтобы мир во зле и ненависти лежал, а я с братией своей спасался. А ты — миру послужи.

— Миру, а не супостату!

— Не супостату, а тем младенцам, коих в этот храм принесут. Покойничкам, коих отпевать в нем будут. Молодежи, такой же дурной, как ты сам был когда-то, что в храм этот, глядишь, из любопытства заглянет, да и останется.

— Это верно, — вздохнул Петр Иванович. — Простите меня.

— Бог простит! — обрадовался старец.

Они подъехали к коню, вдруг разошлись тучи и засверкало солнышко.

— Вот тебе, Петя, и ответ Всевышнего. Принимает Он дар от твоего супостата.

Небольшая церковь из сосновых бревен, на строительство которой пожертвовал местный криминальный авторитет Семен Чемадуров, была построена скромно, но со вкусом и не без некоторых архитектурных излишеств, вроде купола из медной черепицы. Церковь проектировал учитель Ознобишин, разыскав чертежи в краевом архиве и утверждая, что именно такая, только покрытая липовой дранкой, стояла в имении помещицы Евлампии Хроловой.

Среди нескольких десятков мужиков и баб, ожидавших освящения храма, Петр Иванович заметил Ознобишина и Воробьева. Ознобишин был сильно возбужден: накануне Чемадуров обещал помочь ему с бригадой по расчистке святого источника. Особенно умилило Ознобишина, что Семен Маркович торжественно поклялся лично трудиться в общей бригаде: «Мужик я аль не мужик?» Правда, немного смущал Ознобишина интерес барина к целебным свойствам родника.

— Первым делом водичку на анализ! Может, в ней такое обнаружат, что мы через нее озолотимся? «Коньковский боржом» — звучит? И реклама: «Если выпьешь сей водицы, хрен встает, как на кобылицу!» Не дуйся, Васильич! Шуткую я. Нешто на святое посягнем!

Воробей, напротив, был озабоченно-зол. Ему не терпелось опохмелиться, но Чемадуров строго-настрого наказал мужикам не прикасаться к расставленным на длинных струганых столах всевозможным водкам и закускам. Не хотел портить благолепия момента.

— Ежели кто втихаря нажрется, вот мое хозяйское слово: в колхозе ему не жить! А может, и совсем на свете не быть! Скажу своим орлам из охраны, они этого засранца так отделают, так его на тот свет подготовят, что ни одно вскрытие криминала не покажет. В новом храме его же — ха-ха! — и отпоем!

Все-таки Воробьев жался возле Чемадурова, покашливал.

— Маркович, будь человеком, — канючил он, — стаканчик дозволь! Помру, где пастуха искать будешь? Кто на эту работу согласится?

— Сказал: не моги! А почему никто в пастухи не пойдет? — насторожился Чемадуров.

— Так ведь страшно, Семен Маркович! — зашептал Гена. — Коров режут! Подъезжают на нескольких «газонах», мне ствол в лоб наставят и режут. Лучшие куски кидают в машину, остальное — в траву. Прямо живых режут, фашисты!

— В милицию обращался?

— Толку?

Чемадуров смилостивился и приказал мужику в плисовой поддевке нацедить Воробьеву стаканчик.

— Значит так, Геннадий Батькович. Несколько ночей подежурят с тобой мои орлы. Грабители подъедут, ты с ними не спорь. А как коров резать начнут, сигай в кусты и зажимай уши руками. Перебьем этих живодеров для начала. Потом выясним, кто их посылает. И будет у меня с ним, Гена, интересный разговор.

Опохмелившийся Воробей не повеселел, погрустнел еще больше.

Храм освящали по малому чину.

— Господь воцарися, в лепоту облечеся! Облечеся Господь в силу и препоясася, ибо утверди вселенную, яже не подвижится! Готов Престол Твой оттоле: от века Ты еси! Воздвигоша реки, Господи, воздвигоша реки гласы своя! Дивны высоты морския, дивен в высоких Господь! — доносилось из алтаря торжественное пение Чикомасова.

— Глядите! — раздался бабий крик. — Вода текёт! Щас фундамент размоет!

Чемадуров выбежал на крик и увидел, что из-под фундамента, со стороны алтаря, и впрямь пробивается мощный ручей. Чемадуров подскочил к Ознобишину, тряхнул за плечи.

— Ты мне за это ответишь, гидролог хренов! — зло прошипел он. — Говорили тебе ставить храм повыше, на взгорочке! Какой праздник народу испортил, теоретик!

Но учитель ничего не слышал. Прямой, бледный, он встал перед ручьем на колени, глаза его горели таинственным огнем.