Русский роман

Но ее любви к мясу Пинес понять не мог.

«Она хорошо училась. Декламировала на память стихи Черниховского[72] и Лермонтова. И вдруг, прямо посреди урока, могла вынуть из своей матерчатой сумки кусок мяса и вцепиться в него зубами».

Не только учитель — вся деревня следила за вторым поколением взглядом, полным жадной надежды. Крепкие и быстрые, как дикари, они работали наравне со своими родителями. Но воздух Страны не сжигал их легкие, и тела их впитывали солнце, как меловые скалы.

«Миркинские сироты выполняли все работы по хозяйству». С зарей Авраам будил брата и сестру, чтобы они еще до школы успели помочь ему на дойке. Ранним вечером они кончали жать люцерну, грузили ее на телегу и возвращались домой. Вилы воткнуты в покачивающуюся груду зелени, мама и Эфраим ожесточенно дерутся наверху, Авраам, который уже тогда, по сути, сам управлял всем хозяйством, молча держит вожжи. Глубокие гневные борозды ящерицами ползут по его лбу, пока не исчезают, скрывшись в густых волосах.

Гибкие и подвижные, мама и ее брат извивались на люцерне, схватившись в обнимку, и орали от восторга и злости. За время пути они успевали несколько раз свалиться с телеги, но продолжали драться в пыли, на обочине. Их отец наблюдал за ними сквозь ветки сада.

«Эта девчонка куда опасней для кур, чем та дикая кошка, что живет в зарослях у источника, — сказал дедушка Зайцеру. — Если она и дальше будет поедать такое количество мяса, у нас скоро не останется ни одной курицы».

Мама принялась лазить по крышам и деревьям, чтобы наловить себе скворцов. Она заставляла Даниэля Либерзона сопровождать ее в охотничьих вылазках, и охваченный любовью мальчишка тащился за ней по полям, с обожанием глядя, как она извлекает птиц из своих ловушек. Перелетные перепела перестали садиться в наших полях, зайцы больше не заглядывали в наши огороды, и телята застывали от ужаса, когда она гладила их шеи.

Однажды она забралась вместе с Эфраимом на крышу деревенского склада для фуража, чтобы подстеречь голубей. Одна из досок проломилась под ее ногами. Она соскользнула вниз, но сумела ухватиться за водосточный желоб и повисла на руках на высоте шести метров над бетонной площадкой. Эфраим пытался втащить ее обратно, но не сумел.

«Держись крепко! — крикнул он. — Я побегу за Даниэлем!»

Он исчез, а мама стиснула зубы и еще крепче ухватилась за желоб кончиками пальцев. И тут внизу появился Биньямин Шницер, молодой работник Рылова из немецких евреев, «йеке[73]-недотепа», как его называли в деревне.

«Биньямин!» — позвала девочка сквозь стиснутые зубы.

Биньямин поднял глаза и тут же смущенно их опустил, «потому что твоя мама была в широком, пузырем, платье и вдобавок дрыгала ногами», рассказывал Ури со сверкающими глазами. Биньямин уже не раз становился жертвой проказ деревенской детворы и решил, что ему и на этот раз приготовили какую-то ловушку.

«Не отворачивайся, Биньямин, — сказала мама. — Все в порядке, можешь смотреть».

Он стоял прямо под ней и, когда снова поднял глаза, ощутил, как у него перехватывает горло от красоты ее ног, которые бились, точно теплые, живые языки в колоколе ее платья.

«Твой отец, Биньямин Шницер, приехал в Страну в тридцатые годы, вместе с группой молодых еврейских ребят из Мюнхена. Его послали в нашу деревню набраться сельскохозяйственного опыта и распределили в хозяйство Рылова».

Он был невысокий, светловолосый и очень сильный. Я смотрю на его фотографию в книге об истории нашей деревни, в разделе «Наши павшие». Отец, в синих рабочих штанах с острыми, отутюженными складками, в белой субботней майке, стоит подле своей времянки, на участке Рылова, под той пальмой, о которой Ури как-то сказал, что ее плоды, падая на землю, взрываются, как гранаты. Его лицо, с грубыми и одновременно детскими чертами, начинается сразу над покатыми плечами. Его глаза щурятся от солнца. Его руки похожи на мои — очень толстые и бесформенные: рука, запястье и ладонь переходят друг в друга, образуя один сплошной брус. Грудь широкая, выпуклая, как бочонок.

«Ты будешь высокий, как мать, и сильный, как отец», — всегда говорили мне, и, когда я вырос, все радовались, убедившись, что некоторые пророчества все-таки сбываются.

Биньямин расставил руки.

«Пусти свои руки!» — сказал он. Его иврит был еще слаб.

Мама не решалась.

«Schnell, schnell, — сказал Биньямин. — Я готовый ловить».

Наши деревенские на глаз определяют точный вес теленка, по цвету луны предсказывают, куда подует завтрашний ветер, и по вкусу лука говорят, сколько азота в почве. Мама увидела спокойные глаза и широкие плечи молодого работника, разом отпустила руки и полетела вниз. Широкое платье взметнулось, закрыв ей лицо, а желудок взлетел к горлу. Глаза ее были плотно сжаты, и она почувствовала, будто качается в его могучих руках.