Русский роман

В этом саду, где порхали капустницы и голубянки, гремело радостное и дружное жужжанье пчел, а птицы с жуками в обмороке падали с ветвей на землю, я похоронил дедушку и его друзей. Но в те былые дни Эстер посадила там левкои, которые раскрывались по ночам, и туда она приводила Биньямина, и там она лежала с ним на влажных коврах опавших лепестков. Под утро она тихо пробиралась во времянку, держа сандалии в руках, но сильный, знакомый запах земли, груш и левкоев, испарявшийся с ее разгоряченной кожи, всегда будил ее отца.

«Он не помнил себя от счастья. Запах дочери — точно запах поля, благословенного Создателем».

«Какая красивая история! — сказала Фаня Либерзон. Ее волосы, так я себе представляю, были разбросаны по груди мужа, и бедро ее и тогда лежало поперек его живота. — Как мне ни жалко нашего бедного Даниэля, я рада, что во дворе Миркина появился наконец влюбленный до одурения мужчина».

И действительно, двор Миркиных впервые наполнился любовью. Они то и дело разыгрывали, дико крича, свою первую встречу. Эстер взбиралась по соломе на крышу сеновала и хваталась руками за центральную балку, а Биньямин становился внизу, глядя на нее, пока она дрыгала ногами.

«Не отпущу, пока не скажешь „Шнель, шнель!“» — кричала она.

Авраам чистил коровник, уставившись в пол. У него темнело в глазах, и борозды на его лбу пульсировали от напряжения.

Однажды ночью, вернувшись с прогулки по полям, я снял ботинки, тихонько подошел к окну Ривки и Авраама и услышал, что тетя говорит о моей матери.

«Я помню, как сегодня, — скрипел ее шершавый, как ящерица, голос. — Висит себе там на балке, под крышей сеновала. Ты не поднимал глаз, но поверь мне — на ней даже трусов не было».

«Я думаю, моя мама просто ей завидовала, — сказал Ури. — Отец никогда вот так не подсматривал ей под юбку и ни разу не фальшивил в ее честь так много оперных арий».

16

В ту пору в соседней деревне случилось большое несчастье. Один из крестьян наложил на себя руки, и никто не знал почему. «Тайна его смерти похоронена вместе с ним», — сообщал деревенский листок. Его тело, засыпанное мертвыми почками и сломанными крыльями бабочек, нашли в дедушкином саду. Череп был расколот, и средний палец ноги лежал на ржавом спусковом крючке старого ружья. Тело пролежало там несколько дней, потому что сильные запахи цветущего сада забивали вонь гниющей плоти, но потом дедушка заметил рой зеленых мух, и это пробудило в нем подозрения, потому что запах цветов обычно их отталкивал.

После самоубийцы остались вдова и единственный сын лет восьми, а ружье, которое уже больше никуда не годилось, Рылов вычеркнул из инвентарного списка оружия, имевшегося в Долине. Мальчику сказали, что отец отправился в дальнюю поездку, а когда вернется, привезет ему подарки. Но дети в школе рассказали ему о том, что слышали дома, когда родители и их друзья сидели вечером на кухне после рабочего дня и шептались за чашками чая. Потрясение сделало мальчика лунатиком, он начал бродить по ночам во сне и возвращался домой на заре, с израненными и исколотыми ногами.

«Я слышу, как папа зовет меня», — говорил он.

Пинес бушевал. Дети соседней деревни тоже учились у него. Каждое утро они приезжали в нашу школу на телеге, запряженной парой лошадей, в мокрых ботинках, исхлестанных влажной травой обочин. «Как можно врать детям?! — кричал он в учительской. — Как можно осквернять эти чистые цветы?!»

Сам он тотчас распознал в случившемся почерк гиены, но уже начинался весенний месяц нисан, и никто не внимал его предостережениям. Люди и животные только и мечтали поваляться на траве да погреться на солнце и на теплой земле. Коровники и крольчатники наполнились голодным визгом телят и крольчат. Молодых первотелок охватило знаменитое весеннее помешательство, и они, как безумные, носились по полю, колотя хвостами по воздуху. Глубокая зимняя грязь подсыхала, и земля, прежде топкая и липкая, теперь мягко пружинила в ответ на прикосновение ноги. Возле источника слышались пофукиванья диких котят, которые играли и катались в зарослях, тренируясь в своем убийственном ремесле на подушках из трав и цветов. Пчелы Хаима Маргулиса мягко гудели среди цветов, хлопотливо перетаскивая свой сладкий груз, а щурки, только что вернувшиеся из теплых стран в свои жилища, производили опустошения в пчелиных трудовых рядах. На крыше коровника топтались голуби-самцы, мелко постукивая коготками, и их белые зобы разлагали солнечный свет, как сверкающие выпуклые линзы. В небе летели огромные стаи пеликанов. Они гребли крыльями на север, в страну волка, злака и березы, и, снижая свой полет над домом Либерзона, что-то насмешливо кричали Фане. В источнике вдвое прибыло воды, и нарциссы, оставшиеся после зимы, распространяли такой сильный запах, что у Авраама снова начались приступы чиханья и слез.

Пинес, встревоженный и испуганный, повел детей на прогулку в поле, чтобы показать им наши цветы.