Русский с «Титаника»

– Милый малыш, как его зовут? – спросила молодая.

– Если бы знать… – голос дамы был тих и печален. – Его сбросили в нашу шлюпку с палубы. Я даже не знаю, кто это сделал. Наверное, какая-нибудь отчаявшаяся пассажирка из третьего класса хотела спасти свою кровиночку. Великий Боже, я даже не смогу рассказать малютке, кто были его родители! Ну, мы с Эдвардом… – она всхлипнула, спазм перехватил горло, – с моим бедным Эдвардом вырастили четверых, и еще одно дитя мне в тягость не будет…

В салоне «Карпатии» сидело еще десяток с лишним детей, чьи родители пока (или уже?) не отыскались. Дети сбились все в одну кучку, глядя испуганными глазенками на окружающих и тихо плача.

Вот маленькая девочка, растирая кулачками слезы, бормотала: «Мама, мамочка, где ты! О мама, мамочка!» Одна из пассажирок «Карпатии» принялась ее успокаивать, но та не слушалась и вырывалась.

– Позовите маму! – просила она тоненьким голоском. – Я думаю, они должны быть в какой-то из шлюпок. Мама искала мою младшую сестренку Кэти… и… я думала… Мама посадила меня в нашу шлюпку и побежала за Кэти… Я хочу к маме, – тихонько захныкала девочка, сквозь слезы глядя на взрослых.

Вскочив (голова тотчас напомнила о себе), Юрий выбрался на палубу и стал со смешанным чувством страха и надежды наблюдать за тем, как к их кораблю подходили все новые и новые шлюпки с людьми с «Титаника». Некоторые спасенные поднимались на борт при полном параде – в вечернем костюме, в котором они покинули «Титаник», и казалось, что ужасы этой ночи нисколько не лишили их выдержки и не испортили их манер. Среди прочих он увидел и знакомую дамочку с китайским мопсом под мышкой. Сунь Ятсен время от времени тихонько повизгивал – натерпелся небось страху.

– Вот ведь… – процедил стоящий неподалеку от Ростовцева кочегар со свежими ожогами на лице и въевшейся в ладони угольной пылью. – Псинка вот, гляди-ка, выжила, а наша смена почитай вся утопла…

А Смит, капитан наш, говорят, в женское платье переоделся и в последнюю шлюпку сел… – добавил он и сплюнул за борт.

* * *

Спасательные шлюпки все подходили, и было тяжело видеть, как на палубу поднимались женщины и начинали расспрашивать о своих мужьях. Каждая из них надеялась, что на следующей шлюпке может находиться ее муж, но никто так и не дождался. На его глазах жены становились вдовами, а дети сиротели.

Шлюпку за шлюпкой поднимали на борт, и все новые люди высаживались на «Карпатию». Отороченные кружевами вечерние платья, дорогие чесучовые японские халаты и кимоно, меховые пальто поверх кальсон с манишками, шерстяные шали, пижамы, белые атласные тапочки. И тут же команда и бедняки из третьего класса с испитыми лицами, в грубой матросской или рабочей одежде и обтрепанных кепках. Женщины – худые с натруженными руками в заштопанном нижнем белье и жалких пальтишках, которые даже сейчас старались стыдливо натянуть поосновательнее. Заросшие черной щетиной итальянцы, рыжие ирландцы, немецкие и польские крестьяне, смуглые левантийцы… И китайцы – трое, тесной кучкой жмутся друг к другу. Был ли там «ходя» из их шлюпки, Ростовцев не разглядел.

Юрий едва узнал Брюса Исмея, который буквально вполз на корабль. Выглядящий изможденным стариком, он отказался от протянутой ему фляги, обведя людей на палубе тусклым и безжизненным взглядом. Так он стоял и молчал, пока его не увели в каюту.

Слева от них парень лет двадцати в кавказском бешмете, поверх которого так нелепо выглядел спасательный нагрудник.

Вот на палубу втащили Регастика, промерзшего до синевы, но живого. А вот самый обычный русский мужик – борода лопатой, босой, в ветхих портах и разорванной исподней рубахе, а на голове войлочная деревенская самодельная шляпа. Стоя на коленях прямо на мокрых досках, он истово молился… До Юрия долетало: «Сусе… Сусе Христе… Сыне Божий, до века буду Тебя поминать во благодарение…»

Вид спасшегося соотечественника отчего-то не умилил Юрия: сколько еще их, русских, финнов, евреев, уже никогда не возблагодарят Небеса? Кто-то, впрочем, тоже молился, но большая часть молчала. Слишком уж чудовищным было случившееся. Лишь только дети всхлипывали. Так прошло несколько часов.

Шлюпки подходили все реже. Ни Жадовского, ни Монпелье, ни его жуткой сообщницы, ни капитана Смита, хоть и в женском платье, не было. И Елены тоже…

К восьми часам прибыли все спасательные шлюпки за исключением одной. Она находилась в нескольких сотнях саженей и была заполнена до отказа. Юрий до боли напрягал зрение, пытаясь разглядеть знакомое лицо. Женщина рядом с ним принялась молиться, с костяным стуком перебирая четки, пока шлюпка, медленно, словно из последних сил приближалась к «Карпатии». А он вдруг, узнав среди других знакомую стройную фигуру, ощутил, как подкосились ноги и закачался мир вокруг…

– Помогите, джентльмену плохо! – услышал он откуда-то издалека сквозь непонятно откуда взявшийся туман.

Это про него, что ли, удивился стряпчий, уже приходя в себя и сидя на холодных мокрых досках палубы. Ишь, джентльмен! Затем его подняли, как мешок, и повели вниз, скорее уж поволокли.