Русский садизм

Токмо в един день споймали меня урки в зоне за бараком, ухвативши мне ометы и ну дергать мои последние власы, иные давай потчевать кулаками в скулы, и паки иные, схвативши ослопье, ну охаживать бедные, худые мои Уды, мы, тебя, дескать, окротим. Аз их молю, вопияще: «Што восхотели, братия? В чем вина моя, прореките, аз повинюся перед вами…». Они же отвеща: «Ты, бачка, сеешь смуту меж людьми, изволь, мол, прекратить прелести свои, не то не сносить тебе главы. Аз им ору, што бачка дурачок, не можно дурачка обидеть! Но оне не унимаются, пуще прежнего серчают. Ну, аз поднялся через силу, кое-как утвердился на ногах и пошел в плясовую с прибауточкой. Оне поперву опешили, думают, точно дурачок, но посем поправились, — хитрый-де, служитель культа, обаче нас не проведешь! Схотели в какой уж раз тельный крест с меня сорвать и лествицу из кармана вытрясти, да не попустил Господь, оберег, сердешный. Ктой-то заприметил, како забижают батюшку, скоро побежал, да шепнул словцо исповедничкам моим — Володе-инженеру и Трифону-причётнику, се те и кинулись! Инженер, схвативши при дороге сучковату палку, тако налетел на злобных урок, што те и потерялись, да токмо ненадолго, борзе спохватившись, вырвали у инженера дубье и тут же возвернули ему все долги. Трифон же сердешный, вопияще на всю зону, дабы привлечь вниманье вохры, бесновался возле драки, выл и аки хищник, лязгал остатними зубами, а лутчи сказать, деснами, и не выдержал, ввязался-таки в кучу! Тут нас удручали всех троих, и не в шутку; умный ты, али дурачок никто ж не разбирал, и все мы истекли кровавыми возгрями.

Ну, поучили нас, и побрели мы в свой барак зализывать раны, да отмывать струпья увечных наших тел. Ино инженер брусит без умолку: ну-тко, батюшка, што ж ты щёку не подставил? Коли б мы с Трифоном не поспешали, тебя, пожалуй, и убили бы. Не можно, значит, злу противиться? Не можно ответить ударом на удар? Плохи, отче, установления твои, по ним вкруг нас ад многажды прольется. Уничтожать надобно пагубу сатанинскую. Аз же ему в ответ: не возьми на себя Божию заботу, ибо написано: «И откроется Господень гнев на всякое нечестие и неправду человеков, подавляющих истину неправдою». Эх, сыночка моя, твой дедушко, мнит ми ся, в чем-то был и прав, прости, Господи, мое падение и отступленье от основ. Ты, Сущий и Всевидящий, умоляю, послабь силу Своей карающей десницы, поумерь Свой гнев, ибо пламенеет душа моя, тщётно пытаясь осознать Истину. Аз вем ея, чёл в книгах Богодухновенных и прозревал на небеси основы нашей Веры, и Твой Закон един для нас, но отчего ж Ты, Господи, взираешь молча, аки твои дитяти горе мыкают? Бо аз готов и накормить врага, ежели он алчет, и напоить, ежели он жаждет, но иде ж горящие уголья на главу его, где место гнева Твоего?

Тем временем сатана не оставляет нас, и мы, не поспевши зализать последствий давешнего боя, бредем назавтра в оперчасть по вызову начальника.

И по дороге вохра, узрев от лагерных ворот наши скорбные фигуры, со счастием травит нас собаками. «Фас на них», — оруща искаженными устами, и яд слюней своих роняют в грязь. Псы в бешенстве шкребут когтями землю, в нетерпении перемежая лапы. Мы же, ужасом покрывшись и ожидаючи пытания, мрём на месте, аз токмо тихонечко шептавши: «Небось, небось, Господь-от не попустит, Господь-от милостив, мимо пронесет, аз чаю, сию чашу…». И што же? Не посмели псы тронуть нас, облеченных верою, зане Бог живый и присносущий силою своею заградил им путь, аки заградил Он путь диким львам, иже хотяша сокрушить пророка Даниила. Подбежавши, разъяренные конвойной злобою и готовые истерзать наши уды, вдруг сделались смирнехоньки, и взглядывали в наши очи с доброю покорностию, оскаливая пасти токмо для улыскания. Тако благополучно мы прошли, ино тут новыя беда — давай допрашивать нас рыжий начальник оперчасти по прозванию Маузер за давешнюю драку, но лутче сказать за избиение младенцев. Уж наветники и доброхоты тако расстарались, што начальнику свои ябеды борзо донесли, и он объявил нас зачинщиками смуты. И положил нам полтретья-цать плеток на каждого, наказание за свару, установив при сем собственноручно нас обрадовать. Знать, сладостно ему, кату и мучителю, доставлять страданье человечкам! Увы, увы мне бедному на щастие, ино богатому на беды, сколь наказаний аз избыл, даром што блаженный! Ну-тко, чадушко, исчисли побои и обиды, назначенные начальством! Ан, собьешься с счету! И обаче не согнуть нас, бо мы ведь о душеньке печемся. Се аз и глаголю исповедничкам моим: «Не страшитесь, братие, от убивающих тела ваши, ино души не могущих убить». Сице нам не боязно, ибо Господь глядит за нами.