Русский самородок. Повесть о Сытине

Дальше мысли не распространялись. Сытин вышел из храма, не обернулся, не перекрестился: троеперстием не положено здесь, а двуперстием самому неловко. Никому такого обета он, крещеный человек, не давал. Постоял, отдышался на чистом свежем воздухе, хотел было возвращаться домой к своему благодетелю, но услышал пенье рядом. Из соседнего двухэтажного храма доносились женские голоса. Оказалось, там отдельная женская молельня. Вот она, старая уходящая Москва!

Из любопытства вошел Сытин и в эту храмину. Матерый привратник – сберегатель тайн молитвенного служения – встретил Ивана Сытина весьма неприветливо:

– Ты не из наших, что тебе здесь нужно?

Сытин не счел столь неласковое обращение грубостью. Он знал, что староверы всем и каждому говорят «ты», а не «вы», потому что вежливое обращение на «вы» ввел царь Петр – антихрист, а прежде никогда такого заведения не было, и даже в молитвах к богу человек обращался на «ты».

– Я зашел посмотреть и послушать…

– Здесь нельзя, – сказал привратник, – я тебя отведу наверх, оттуда смотри тихо-тихо…

Он провел Сытина на второй этаж, вернее на антресоли, откуда в узкое решетчатое оконце можно было смотреть на белолицых староверок, одетых в одинаковые пасхальные наряды. Впереди стояли которые помоложе, девственницы – «христовы невесты». На них темно-синие длинные сарафаны, белые коленкоровые с вышивкой рубахи, на головах, как у сестер милосердия, платки, зашпиленные втугую и раскинутые во всю ширину плеч. У каждой в левой руке горящая свеча. Падающий свет колеблется на их постных лицах. И кажется Сытину, что эти лица строго воспитанных девиц никогда не озарялись улыбкой, ни, тем более, веселым, раскатистым смехом.

«Святым смеяться не полагается, – подумал он. – И эти тонкие, плотно сжатые губы девичьи, наверно не целованные никем, прикасались только к Евангелию и кресту»…

За девушками, ближе к выходу, стояли женщины средних лет в таких же нарядах, а за ними дряхлые старухи. Их засохшие, чуть двигающиеся тела были облачены в парчовые сарафаны; позолоченные пуговицы, подобно бубенцам, тесными рядками украшали эти одеяния.

Службу справляла начетчица, великорослая, холеная купчиха. Она читала из тех же апостольских житий и страданий, напевно и звучно. И крестились, и поклоны клали все староверки аккуратно в положенное время, и только сбивались с такта позади стоявшие старухи, путаясь в своих хрустящих, золотом шитых нарядах. Слаженный девичий хор прерывал чтение начетчицы, врываясь сотней звучных голосов. Пели девушки гораздо лучше, нежели мужчины в соседней молельне. Это Сытин приметил и готов был слушать их, не жалея времени. Пели не по нотам, а по древним книгам, в которых между строчек над словами были крючки-закорючки, показывающие, в каких местах и какую ноту нужно взять.

Надолго запомнилась Ивану Дмитриевичу эта служба. Потом он не раз вспоминал о ней, но больше ни разу не видел таких молитвенных сцен и таких «христовых невест», кроме как на картинах Нестерова. Впечатления от службы не вызывали в нем скорби об ушедшей, забытой Руси, а было чувство жалости к этим людям, чего-то ищущим и ничего не находящим…

Охладел Иван Дмитриевич к старообрядцам. Старик Шарапов объяснял это тем, что Ванюшка начал входить в силу, увлечен делами торговли, изданием лубочных картин.

Так прошел год, и другой. Незаметно и, пожалуй, однообразно протекало время около тех же Ильинских ворот, на Никольском рынке возле Китайгородской древней стены. Изменить течение жизни и дальнейшую судьбу Ивана Сытина взялся переплетчик Горячев.

– Довольно тебе, Иван, в холостяках ходить. Твоя невеста созрела, можешь срывать эту ягодку!.. – заговорил он с ним как-то.

– Да ну тебя!.. А я знаю ее?

– Нет, не знаешь, но ты ее мог у меня на свадьбе приметить, тогда подросточком она была.

– Не помню, не обратил внимания.

– Ладно, потом обратишь. Берусь сосватать! Девчонка – клад. Кстати, моей жене сродни, поэтому я знаю, что ее отец приготовил четыре тысячи приданого. Как, устраивает?

– Пока не знаю.

– Узнаешь. Полюбится… Но сначала я должен «сосватать» твоего благодетеля Шарапова. Уговор дороже денег. Жить у него вам с женой места хватит. Конечно, у Шарапова приживалка Степанидка – сущая ведьма. С ней сам черт не уживется, и ангел сбежит. Ну, да вам ведь с будущей женой Дуней не век с ними жить. Двум кошкам в одном мешке тесно покажется, перецарапаются.

– Так, значит, ее Дунькой, Дусей, Авдотьей, Евдокией звать? – спросил Сытин и, перебрав в памяти знакомых девчат, приходивших иногда в книжную лавку к Шарапову, ни одной Дуси не мог припомнить. – Ты обрисуй мне ее на словах, что она, как она выглядит и прочее…

– Да разве словами ее нарисуешь! Она как принцесса Милитрисса Кирбитовна из книжки о Бове Королевиче. Ни в сказке сказать, ни пером описать. Ее увидеть надо, а увидишь, ей-богу, не отступишься. Тесть будет у тебя богатенький, свой дом на Таганке, но скряга ужасный. Он мог бы тебе для дела и десять тысяч с ней придать.