Русский щит

— Я каменных дел мастер. Храм сей моими трудами поднялся. А смерти потому не боюсь, что знаю — не построить мне собора лучше этого…

Хан Бури усмехнулся:

— Ты сам попросил о смерти, старик. Великий Батухан не велел убивать мастеров, которые будут строить его новую столицу, Сарай-Бату. Но ты сам сказал, что лучшего не можешь построить, а у Батухана все должно быть самое лучшее! Ты не нужен мне, старик…

Просвистела стрела. Старый зодчий упал на каменные плиты соборной паперти.

Отъехавшие татары не слышали, как Микула шептал, затихая:

— Исчезнут вороги с земли Русской… Сгинут без следа… А мой след останется в камне вечно… Внукам останется, правнукам…

2

Шестого февраля, в день святого Вукола, татары пригнали к Владимиру тысячи пленных, захваченных в Суздале и в деревнях по Клязьме и Нерли.

Суздальские мужики и посадские люди — ободранные, избитые, многие босиком — брели, поскальзываясь, по льду речки Лыбедь. Черными пятнами выделялись в толпе рясы монахов. В голове, шагов на десять впереди остальных пленных, шел игумен Ерофей. Ветер трепал длинную, почти до пояса, седую бороду. Татарский воин наезжал на игумена конем, хлестал плетью. Игумен сгибался под ударами, потом снова откидывал голову назад и шел, глядя прямо перед собой остановившимся взглядом.

К стенам подъезжали татарские всадники с белыми тряпицами в руках, опять кричали, чтобы владимирцы покорились Батыю. Видно, пленных для того проводили под самыми стенами, чтобы защитники города устрашились.

Но не страх, а праведный гнев вызвали у владимирцев страдания пленных. Ратники на стенах цедили сквозь стиснутые зубы:

— Ужо, ужо… погодите, охальники… Умоетесь кровавыми слезами…

Татарских всадников отогнали стрелами.

И тогда начался приступ.

Как сказочные чудовища, поползли к городским стенам камнеметные орудия — пороки. На город полетели каменные глыбы. Дубовые стены вздрагивали от ударов, из пазов между бревнами сочились струйки красной измельченной глины — казалось, город истекает кровью, как раненый воин.

Рухнула деревянная колокольня Успенской церкви, что в Новом городе. Жалобно дребезжа, покатились по бревенчатой мостовой колокола.

Стрелы с горящей паклей, перелетая через стены, впивались в деревянные крыши. То там, то здесь занимались пожары. В Новом городе уже горели целые улицы. Бабы и ребятишки не справлялись с огнем. Воеводам приходилось снимать со стены ратников, посылать тушить пожары.

А на посаде, где ждали приступа ополченцы воеводы Ивана Федоровича, было тихо — воинство царя Батыги приступало пока только со стороны Золотых ворот. Возле стен посада скапливались под берегом Лыбеди небольшие кучки татарских воинов, близко не подходили, даже стрелы не пускали. Ожиданье томило. Иван Федорович послал гонца к воеводе Петру Ослядюковичу, который самолично возглавил оборону Нового города, но гонец, возвратившись, передал:

— Когда придет время, позову…

Время пришло, когда под ударами татарских пороков рухнула стена между Золотыми и Ириниными воротами и в проломе началась яростная сеча. Гонец из Нового города, распаленный боем, в иссеченном саблями панцире, передал приказ большого воеводы: идти на подмогу.

Посадские ополченцы бежали по улицам Нового города, тяжело дыша, сжимая в руках копья и топоры. Иван Федорович не торопил людей, видел — бегут быстро, как только могут, а быстрее бежать — запалишься до боя, перегоришь сердцем.

Успели вовремя: татары уже теснили дружинников воеводы Петра Ослядюковича из пролома. Ополченцы дружно ударили в копья, опрокинули татар в ров.

Снова полетели камни из татарских пороков. Татары целили в пролом, где вместо дубовых бревен колыхалась живая стена посадских ратников. Тяжелые камни вырывали сразу по десятку, по два ополченцев. Посадские упятились под защиту уцелевших стен.

Снова бросились в пролом татары, и снова были отброшены. Опять летели камни, находя новые и новые жертвы.

Так повторялось много раз. Но посадские ратники выстояли. Не удалось татарам преодолеть стены и в других местах. Окутанный дымом пожаров, оглушенный непрерывным набатным гулом колоколов, Новый город выдержал первый приступ.

На город опустились ранние зимние сумерки.

Истомленные многочасовым боем, ратники засыпали прямо у бойниц, не выпуская из рук оружия. Сотни людей растаскивали избы, волокли к стене бревна и доски — заделывать проломы.

Во многих избах, в монастырских кельях, а то и просто во дворах, под навесами, стонали и бредили горячечным жаром раненые. Бабы перевязывали их чистыми тряпицами, поили кислым квасом, целебным настоем из семи болотных трав.

Большой воевода Петр Ослядюкович до поздней ночи ездил по городу, подбадривал:

— Держись, робятушки! Много нынче ворогов положили в сыру землю, ох много! На день такой еще, на два — больше силы у царя Батыги не хватит! Сядем в крепкую осаду, отобьемся! А там, глядишь, и великий князь Юрий Всеволодович с полками приспеет. Верьте мне, люди!

Старому воеводе верили. Воины веселели, глядя ему вслед, толковали между собой:

— Бодр воевода-то… Может, добрую весть от великого князя получил?.. А мы продержимся, пусть не сомневается…