Русский советский научно-фантастический роман

Альтов — очень противоречивый полемист. Возражая Ефремову, он в то же время отлично формулирует туже самую идею (которая восходит к Циолковскому и более ранним предшественникам): «Рисуя будущее, — пишет он, — романисты стремяться угадать детали — одежду, быт, технику. А какое это, в конце концов, имеет значение? Главное — знать цель существования будущего общества. Мы ясно видим цели на ближайшие десятки лет. Но необходима еще и дальняя цель — на тысячи лет вперед. „Высшая цель бытия“. Смысл долгой жизни человечества. Это очень важно, потому что великая энергия рождается только для великой цели». [292]

Физическое сближение миров, конечно, только часть великой цели. Даже безмерное могущество над природой, которое даст разуму межпланетное единение, тоже не вся цель. Самое главное — стремление разума к бессмертию или точнее к практически сколь угодно долгой жизни. Биогенная эра отдельной планеты, даже расширенная за счет освоения своей солнечной системы, имеет начало и конец. Выход в ближний космос может отсрочить, но не исключает конец планетного разума. Лишь в лавинообразном распространении по Вселенной разум может противостоять ее бесконечности, столь же неизбежно гасящей жизнь в одном конце, сколь закономерно она зажигает ее в другом. Вот почему наши предполагаемые братья по разуму не меньше нас должны быть заинтересованы в объединении.

В этом, в сущности, смысл прозрения Циолковского о неизбежности космоса для зрелого человечества, и в этом философская и морально-этическая, преемственность между гуманизмом его космической концепции и коммунизмом Великого Кольца. Только коммунистическому разуму дана будет бесконечность мироздания и только в гигантском его пространстве он обретет поистине бесконечный расцвет. Вот почему тема Космос и Коммунизм — не преходящая дань времени. Советский научно-фантастический роман о высшей ступени коммунизма неизбежно должен был включить и высшую, коммунистическую цель освоения космоса. Он зажег тему века великой общечеловеческой целью.

6

Экипаж звездолета «Лебедь» навсегда уносит в бездну Вселенной кровью сердца писаную мудрость древних майя: «Ты, который позднее явишь здесь свое лицо! Если твой ум разумеет, ты спросишь: кто мы? Кто мы? Спроси зарю, спроси лес, спроси волну, спроси бурю, спроси любовь. Спроси землю, землю страдания и землю любимую. Кто мы? Мы — земля!» (128). Разум, поднимаясь к бесконечному расширению своего мира, навечно сбережет тепло материнской планеты. Такова диалектика двойного чувства родины у ефремовских космопроходцев, по существу, — диалектика мировоззрения автора.

Ефремов не узкий геоцентрист, каким его хотят представить оппоненты, но и не беспредметный галактоценрист, какими выступают иные из них. В его концепции жизни — разума — коммунизма Земля и космос нераздельны. Нас интересует высшее звено этой цепи — разум коммунистический. Но прежде присмотримся к низшему звену — самой жизни.

Существуют две противоположные точки зрения на природу наших гипотетических братьев по разуму. Одни считают, что жизнь возможна в любых, даже неорганических формах, отсюда величайшее многообразие (если не бесконечность) и самая причудливая морфология разумных существ (даже — веществ). Другие рассматривают возможные варианты жизни в пределах «форм существования белковых тел» (Ф. Энгельс), но не сходятся на морфологии жизни разумной. Некоторые фантасты допускают, например, даже мыслящие мхи. Можно придумать все что угодно, даже кристаллическую жизнь, но тогда нам нечего сказать о вероятности такого вымысла.

Фантастика может идти и вненаучным путем. Ефремов, однако, ставит целью «подчинить свою фантазию строгим рамкам законов» природы («Сердце Змеи»). [293] Он судит о внеземной жизни лишь по нашему внутрипланетному опыту. Но ведь и его противники — «галактоцентристы» тоже в глаза не видели мыслящих океанов или какого-нибудь коллективного разума вроде муравьиного сообщества.

Пок неизвестна небелковая жизнь, и Ефремов ее не рассматривает, хотя и не отрицает. Это резко сужает принцип многообразия жизни, но зато безбрежная стихия догадок вводится в достоверное русло. Уязвимое в ефремовской концепции относится к ограниченности нашего знания, а не однобокой интерпретации. Далее мы увидим к тому же, что принятое Ефремовым ограничение имеет и более глубокий, методологический смысл.