Русский спецназ. Трилогия в одном томе

«Надеюсь, что это тот, кто кидал в нас гранаты», – зло подумал Мазуров.
Штурмовики бросились вперед, вбежали в проход, стреляя без разбора. Едкий дым слезил глаза, да еще они не привыкли к темноте.
На побережье сверкали вспышки. Эсминцы смешивали с землей позиции засевших там штурмовиков. Звуки разрывов доносились до форта.
Мазуров перепрыгнул через человеческий труп, пригибаясь на тот случай, если кто‑то поджидал его в темноте, ведь он‑то был хорошо виден на фоне серой мглы, а тот, кто внутри, – нет. Но никто его не ждал.
Размерами эти укрепления сильно уступали «Марии Магдалене», вот только времени, как обычно, не было. Совсем не было, потому что он должен был их уже взять, а теперь каждая секунда промедления стоила отряду Вейца нескольких жизней, и эта мысль гнала Мазурова вперед и вперед, совершенно не заботясь о том, что он в этих коридорах ничем не защищен.
Каждый новый залп эсминцев отдавался болью в его сердце, схожей с той, что овладела капитаном корабля при штурме Корфу, когда его судно лишилось якоря и не могло поддерживать высадившихся на остров моряков. Адмирал Ушаков дал капитану подзорную трубу и заставил смотреть на то, как под пулями и ядрами противника гибнут русские моряки. После такой картины пустишь себе пулю в висок, а если и нет, если выбросишь новый якорь за борт и опять начнешь крушить батареи врага, то мысль, что твоя ошибка стоила кому‑то жизни, никогда не отпустит, будет глодать тебя ночами, подбираться вместе с темнотой и не давать забыться снами.
«Быстрее, быстрее».
Он опять впадал в транс, сказалась ли усталость, напряженность, которую он так и не смог прогнать после «Марии Магдалены», или что‑то другое, но сейчас он не чувствовал боли, как древний скандинавский воин, объевшийся перед битвой мухоморов. Их звали берсеркерами, на губах у них выступала розовая пена, а враги бежали от них, как от смерти, потому что они и были этой смертью.
Кто‑то падал рядом с ним, затихал. Свои и чужие.
Он слышал только залпы эсминцев, а все остальные звуки слились в непонятный, неразборчивый гул. Хотелось заткнуть уши и ничего не слышать, но руки‑то были заняты. Когда он в очередной раз нажал на курок и не ощутил отдачи, то инстинктивно перехватил автомат за дуло и приклад и дробил твердым деревом такие мягкие и податливые человеческие кости.
Он увернулся от штыка, поднырнул под него, ударив противника в грудь стволом автомата, а потом отмахнулся от него прикладом, раздробив ему подбородок. Со следующим он сделал примерно то же самое и бил по его лицу, которое превращалось в кровавую маску. Германец был уже мертв. Каска его смялась, вошла в череп, но Мазуров все никак не мог остановиться.