Дворник счищал с рекламной тумбы плакат с надписью «Женщины России говорят – иди». Краски на плакате выцвели от солнца, бумага истрепалась от ветра, дождя и снега, клей рассохся, и плакат легко отходил со стены. У дворника в ведре было еще несколько обрывков других подобных плакатов. Рядышком валялось несколько свернутых в трубочку новых плакатов совсем с другой тематикой. Дворник разворачивал их, густо смазывал оборотную сторону кисточкой, потом приклеивал к тумбе.
– Идем на это? – спросил Мазуров Катю.
– Если ты не против, – потупилась Катя, – мне бы хотелось. Все только об этом фильме и говорят.
– Конечно, я не против, – сказал Мазуров.
В кассах толпились люди, выстаивали очереди, похожие на те, что выстраивались во время войны за продуктами, вот только на лицах было совсем другое выражение, да и одежда, несмотря на холодную погоду, была яркой и какой‑то весенней.
Они купили билеты на ближайший сеанс, но, прежде чем пройти в зал, задержались в буфете, пили там горячий ароматный чай, беседовали о чем‑то пустом и легком. Мазуров смотрел, как двигаются губы Кати, ему очень хотелось прикоснуться к ним своими губами, наблюдал за ее глазами, веселыми и искрящимися.
На стенах были наклеены плакаты с фильмами, которые уже прошли, но Мазуров не смотрел ни одного из них. Хотя нет, к ним привозили какие‑то фильмы, но он не помнил ни одного названия, и если бы Катя завела про них разговор, то он стал бы очень плохим собеседником.
Они прошли в зал, пока там еще не заняли самые удобные места, уселись в мягкие кресла и стали ждать, когда же погаснет свет и оживет белое полотно экрана.
Мазуров водил рукой по ободранным подлокотникам. На улице он немного продрог, а теперь чай и теплый воздух в зале согрели его.