Внутри работали камеры. Он их по‑прежнему не слышал.«Все, съемка закончена, вылезайте», – этот голос раздался у него в барабанных перепонках. В шлем вмонтировали наушники и микрофон. Томчин следил за ним, знал, что он делает, и, наверное, даже мог слышать, что он говорит. Шешель стал вспоминать, не сказал ли он что‑то лишнее, пока чинил корабль. Кажется, нет. А песня, которую он напевал себе под нос, – это ничего, это не лишнее.В дверь стучали. Звук расходился толчками и был слышен со всех сторон, как будто и стенки корабля тоже сотрясались от легких ударов. Впору было спрашивать: «Кто там?», вот только услышит его не тот, кто стучится в дверь, а Томчин. Впрочем, тот наверняка знал, кто просится к Шешелю в гости.Он открыл дверь. На этот раз она поддалась легче Он научился с ней обращаться. В следующий раз откроет ногой или она сама отворится, как только он подплывет к ней. Но за ней никого не было, и только где‑то возле поверхности он заметил ноги в ластах, а все остальные части тела находились уже в другом мире – над прозрачной пленкой, разделявшей их. Вскоре туда переместились и ноги. В воде ничего не осталось, и только круги, расходящиеся по ее поверхности, говорили, что кто‑то здесь был.Шешель оттолкнулся от корабля, всплыл легко и быстро, будто в глубину его затянуло тонущее судно, но он успел надеть спасательный круг, и вот теперь, когда притяжение гибнущего корабля ослабло, Шешеля погнало вверх, как пробку из бутылки шампанского.Когда он всплыл, а над поверхностью вновь заколыхалась его голова, он увидел согнувшегося над краешком бассейна Томчина. Вода плескалась возле его ног. Набегали волны и отступали. Вода замочила его брюки и ботинки, но он, похоже, этого не замечал, сев на одно колено и показывая Шешелю большой палец.Стекло в шлеме изнутри совсем запотело, а протереть его можно было разве что языком. По внешней же его стороне стекали капли, будто он оказался под дождем. Шешель видел Томчина в дымке, нечетко, прочитать по губам, что он шепчет, никак не мог. Может, связь над водой не действует?– Я ничего не слышу, – сказал Шешель.
Теперь и Томчин не слышал его, но поднятый вверх большой палец – жест универсальный еще со времен Римской империи. Ему даруют жизнь, потому что он понравился публике.
Шешель опять попробовал кивнуть, и опять у него ничего не вышло. Он ударился лбом о внутреннюю поверхность шлема. Его чуть закачало на воде. Волны стали больше и, набежав на берег, лизнули ботинки Томчина.
Шешель опять походил на поплавок, привязанный к веревке, а на ее кончике крючок с наживкой, который только начинает пощипывать рыба…
– Очень хорошо, – Томчин сказал это по слогам, чтобы Шешель понял его.
7