Русский транзит

Электропила в трясущихся руках самца выписывала «восьмерки», виляя из стороны в сторону. Сложноватое положеньице: передо мной разделочный стол с остатками, с месивом (как бы мне в такое же месиво не превратиться!), справа – секач, слева, с тыла – пила! И кругами не пройдешься, как давеча в кабинете у Бесо. И рука стала неметь…

Пичкал меня в отрочестве Бояров-старший древними греками, мало что осело в башке, но к ситуации всплыло восклицание царя Леонида: «О, Геракл! Пришел конец храбрости человеческой!» То-то и оно…

Самэц пихнул электропилой мне в живот – я прянул назад и подставил-катнул под верещащие зубья передвижные носилки на колесах с отмучавшимся алкашом. Пила вгрызлась в остывший безразличный труп и застряла, вой оборвался. Шнур все-таки не бесконечен – вилка из розетки вылетела.

Я толкнул каталку на Илико, и он, сбитый ею, вместе с пилой брякнулся на пол, а следом за ним, на него, обрушился труп с застрявшим в нем жутким прибором. Обезумевший самэц сначала заорал победно, решив, что попал в меня. Потом заорал от кошмара (на него, знаете ли, мертвяк напал!) и засуетил лапками, как раздавленный жук.

Худо-бедно, несколько секунд у меня есть, пока самэц и алкаш в паре выясняют, кто кого победит. Я сосредоточился на Давидике с секачом.

Он замахнулся сверху вниз – мне удалось уйти. Секач закончил движение, врубившись в операционный стол. Давид выдернул оружие с заметным усилием. Сейчас секач опять пойдет на замах! Решающее слово за моей реакцией!

Пошел замах! Я атаковал Давида блоком, зафиксировал его руки и врезал ногой по… нижнему уровню. Секач выпал, звякнул об пол. А я добавил, скрючившемуся вурдалаку кулаком и коленом в морду.

Потом перехватил поперек, как тюк, и бросил в сторону поднимающегося самца. Они повалились все вместе, по пути опрокинув еще одну каталку с освежеванным мертвяком. Давид по сложной траектории падения задел полку с колбами, банками. И я воочию убедился, что слон в посудной лавке – не отвлеченное сравнение. Брызги, осколки, хруст, бульканье и… рычание. Давид рычал, срывая голосовые связки. Не знаю, что там было в колбах-банках (кислота? щелочь?), но одна половина лица у Давида мгновенно стала мокро-блестящей, багровой. Он схватился ладонями – кожа поползла, как влажная промокашка. Глазное яблоко вспухло и целиком вылезло из орбиты. Давид рычал и крутился на одном месте, натыкаясь то на тела, то на операционный стол, то на ползущего самца-Илью.

Самэц-Илья, похоже, зациклился на электропиле – плохо соображая, он тянул в кулаке шнур к розетке. Дотянул, ткнул. Пила взвыла.

Я одним махом перепрыгнул через операционный стол, подбираясь к двери. С сумасшедшими я тоже (как и с женщинами) не сражаюсь. А они оба уже – за гранью рассудка… (Да и я сам – на грани!) Рычание Давида, вой пилы, рев Илико, безмолвные, но пугающие трупы – всё казалось, что они вот-вот восстанут и примут участие в общей мясорубке.

Да, мясорубке! Давиду под руку попал нашаренный секач. Давид бесцельно, слепо принялся размахивать им – не целясь именно в меня, а просто от боли, от страха, от ненависти. Круша и разбивая все, что встречалось на пути.

Я в свою очередь нашарил на полу тот самый тяжеленный никелированный гаечный ключ, чтобы отразить шальной удар. Отпрыгнул от вихляющей, но прущей на меня электропилы. Еле успел пригнуться – секач просвистел в миллиметре от головы. Отклонил гаечным ключом визжащие зубья – сноп искр! Упал на спину с кувырком назад, тут же встал на корточки и… да, мясорубка. Я был между ослепшим Давидом и свихнувшимся Ильей. Только что был – и успел исчезнуть. А они… встретились. Электропила вонзилась в живот Давиду, пропорола, расшвыривая клочья и ошметки. А секач угодил Илье в основание шеи, перерубил яремную вену… Фонтан!

Еще мгновение они устояли на ногах и – рухнули. Полный сюрреализм: электропила продолжала выть, наматывая кишки, дробя кости там, внутри.

Я дотянулся до шнура, дернул. Вой стих. Все стихло. Тихо-тихо. Как… как в морге.

Дорого бы дал Голливуд за право съемки этой ночки. А мне и даром не надо! Зажмурить бы глаза и ходу, ходу!

Но глаза пришлось открыть пошире и обсмотреть каждый труп. В конце концов я сюда заявился с определенной целью.

Сереги Шведа среди «бревен» не было. Грешен, промелькнула досада: ну вот, опять куда-то торопиться, что-то предпринимать. Будто бы окажись Швед здесь в виде трупа, меня такое больше устроило. Тьфу!

А торопиться надо. И предпринимать надо. От плеча в руку толчками пошла тупая боль. Я наконец вырвал скальпель из плеча, хлынула кровь. Черт знает, к чему только я здесь ни прикасался, а трупный яд пострашней цианида. Среди разгромленной посуды я по запаху определил то, что нужно. Перепутать невозможно. Банка расколота, все вытекло, но на донышке плещется. Я набрал горсть спирта, лодочкой поднес ладонь к ране и пришлепнул-плеснул-размазал. Зашипел, как сто гадюк. Терпи, Бояров, «гуси летят…». И уже совсем ничто, совсем каких-то пятьдесят граммов хватанул глоткой. Обожгло. В голове стало холодно и прозрачно. Голове стало трезво.