Русский транзит 2

Да, у Пети был слог. Энергичные и отточенные фразы выскакивали из-под его пера, словно вымуштрованные солдаты из окопов на решительный штурм противника. Редакторы искренне любили Петю и Петины идеи. Они хлопали в ладоши, били себя по коленкам, но денег на командировки не давали и, не в силах больше хохотать, говорили, держась за сердце:

«Выдумывай на месте».

«Попади этот груз на Урал, — размышлял Петя Счастливчик, — там его сбросят в какой-нибудь отстойник или могильник, и с течением времени, когда слагаемые этой дьявольской солянки, просочившись вместе с другой отравой сквозь бетонные стены, попадут в почву а оттуда — в грунтовые воды, а оттуда (Петенька даже привстал и свистнул!) — даже подумать страшно, куда, то настанет конец света сначала в одном отдельно взятом регионе бескрайней отчизны, потом — в другом, а потом — и на всей грешной планете. И что там какие-то чума, холера или поголовный СПИД в сравнении с этой напастью, от которой человечество за какие-то месяцы вымерло бы, как поголовье мамонтов вместе с лошадью Пржевальского, погрузилось бы во тьму, не успев даже как следует прожевать свой ужин.

Что же выходит: на этом конец истории человечества?

А из этого, пожалуй, выйдет недурной матерьялец на первые полосы мировой прессы! „Ученый — спаситель отечества!“ Нет, не так: „Когда наука спасает мир!“ Нет, лучше без „когда“, просто: „Наука спасает мир!“ А почему, собственно говоря, „наука“? Очень уж общо. Надо проще и конкретнее: „Петр Крестовский, который спас мир!“ Вот так будет лучше, точнее…»

И вот, когда Петя уже приступил к самому главному в акте раскрытия очередной тайны природы — к сладостным мечтам, перенесшим его с Васильевского острова в Кремль на вручение ему высочайшей правительственной награды, в лабораторию заявились подружки Нюша и Ксюша, придав этому до невесомости космическому моменту острый привкус падения.

— Болезные! — крикнул им, не отрываясь от окуляров микроскопа, Петенька, — Как там ваши мужички? Свежего формалинчику им добавили перед уходом? Хорошо! Значит, будем пить ваш портвейн. Почему? Я сегодня спас человечество! Не смейтесь, ради такого стоило жить. После этого нужно уже умирать, если можно сказать, на пике славы. Фанфары всех военных оркестров планеты Земля! Петя Счастливчик в открытом белом лимузине едет получать свою Нобелевскую премию; женщины рыдают от счастья и бросаются навстречу с живыми цветами и криками «Петя, ай лав ю!»; дети машут разноцветными флажками, премьер-министр в обнимку с генералом от инфантерии качают своими седыми головами вдогонку величественной кавалькаде!

Уфф…

— Ах, Петя, — сказала Ксюша, — ну и трепло же вы!

— Да, Петюнчик, — добавила Нюша, — истинно, трепло…

— Окно! — закричал Максим, и Юрьев увидел чей-то силуэт за оконной рамой.

Со звоном разлетелось стекло, и в проеме возник охранник с винтовкой, ствол которой шарил по гостиной, ища цель…

Не вскидывая свой помповик — на это у него уже не оставалось времени, — а просто развернувшись к окну. Юрьев нажал на курок. Раздался оглушительный взрыв, и что-то вроде огненного смерча вышибло наружу раму с остатками стекла, прихватив с верхней части оконного проема куски штукатурки и битого кирпича.

Картечь прошла над головой охранника, но ударная волна бросила его за окном навзничь, как саваном, накрыв брызгами стекла, и об ломками штукатурки.

— Давай, парень, наверх! — Юрьев кивнул головой в сторону Колиного кабинета.

Наставив на охранника «ТТ», Максим стал подниматься по лестнице. Юрьев двинулся вслед за ним, тревожно переводя взгляд с одного окна на другое.

На улице началась стрельба, одиночными и очередями стреляли в дверь и по окнам, разнося в пыль и щепки дорогую обстановку овальной гостиной, мебель красного дерева, китайские вазы, хрусталь. Пули неистово метались над полом и, не находя адресата, с яростным сожалением глубоко впивались в дерево и штукатурку.

— Не стреляйте! Не надо! Не-ет! — неожиданно тонко визжал майор Богун, словно неженка в руках районного стоматолога.

Охранник и милиционеры лежали на полу, причем поверх новоиспеченных «сиамских близнецов», сверкавших погонами, весомо покоилось прикованное к ним тяжелое дубовое кресло в стиле ампир, символизируя превосходство гармонии девятнадцатого века над какофонией двадцатого.

— Открывай, открывай! — судорожно хватая воздух, кричал подростку Юрьев, пока Максим дрожащими руками шарил по карманам, не находя ключа. Пули то и дело жужжали где-то рядом с ними, и тогда Юрьев с подростком, как два необстрелянных гвардейца, с грохотом падали на пол лицом вниз.

Посмотрев сверху в гостиную. Юрьев увидел, что плененный ими охранник подполз к входной двери и пытается отодвинуть задвижку. Максим уже возился с ключом в замке…

— Лежать! — крикнул Юрьев вниз и увидел, как дверь, словно в замедленной съемке, отворилась, и в гостиную, споткнувшись о милицейские ноги, рыбкой влетели два охранника в бронежилетах.