Русский ураган. Гибель маркёра Кутузова

— Ну, пеняй тогда на себя! — страшным басом выдохнул Людвиг, и на этом беседа закончилась. Наступила ночь. Дмитрий Емельянович вновь уселся за свой титанический труд.

Внимание. А что внимание-то? Ага, вот что. Он стал писать:

«Обращаюсь ко всей футбольной общественности России…» Слева от него на столе светилась лампа, но сзади, за левым плечом светилось еще что-то, только не светом, а тьмой.

— Нет! Не представляется никакой возможности, Лев Иваныч!

Выкрутасов с горестью вспомнил, что фотография Яшина осталась в доме на Петровском бульваре. Она бы вдохновляла его сейчас. Эх, хорошо бы все-таки, чтоб Жендос и Людвиг отправились похищать Раису!

— Мне плохо! — донеслось вдруг совершенно отчетливо из спальни. Дмитрий Емельянович тихонько отправился туда посмотреть, не станет ли ее рвать во сне, ведь эдак и захлебнуться может, глупая. Она лежала на другом боку. Видно, переворачиваясь, и исторгла из себя стенание. Ему опять стало жаль ее, он прилег рядышком и стал гладить Тамару Сергеевну по голове. Казалось, она чувствует и ей делается лучше. И так, продолжая гладить, он сам уснул, и стало ему сниться, как он летит по ночному небу с картиной под мышкой…

— О Господи!.. — вскочил он, проснувшись от внезапного страха.

Светало. В спальне просыпались сумерки. Лежащая рядом женщина дышала неровно и жалобно постанывала.

— Уф-ф-ф-ф! — выдохнула она, обдав Выкрутасова плотными слоями перегара.

— Голова? — тихо спросил Дмитрий Емельянович.

— Зельцеру… — простонала похмельная.

Выкрутасов отправился на кухню, нашел там аптечку и вскоре вернулся со стаканом, в котором шипел и пучился алкозельцер, излюбленное утреннее лакомство Гориллыча. Немного приподняв несчастную за голую спину, напоил ее снадобьем. Напившись, она откинулась назад к подушкам, сделала подряд три глубоких вдоха и с трудом разлепила глаза. Долго смотрела на Выкрутасова и наконец задала роковой вопрос:

— Где я?

— У себя дома, — ответил Дмитрий Емельянович, гадая, бежать ему или не бежать. Озорство подсказывало — не бежать. Чувство самосохранения нудело о своем. Озорство победило с минимальным перевесом в счете.

— Слава богу, — прошептала Тамара, немного побыла в умиротворенном состоянии, видимо, наслаждаясь отливом головной боли. Затем снова открыла глаза и задала второй роковой вопрос: — А ты кто?

Тут бы как раз и бежать сломя голову, но озорство опять восторжествовало, и Выкрутасов внаглую произнес:

— Разве ты не узнаешь меня, Тамарочка?

Она стала внимательно всматриваться в его лицо сквозь утренние сумерки. Сердце бывшего политинформатора ушло в пятки. Вот сейчас наступят развязка, разоблачение и позор. Но Тамара вдруг с огромным чувством выдохнула:

— Быть того не может! Это правда ты?

— А кто же еще, глупая! — продолжал наглеть Выкрутасов. И тут она кинулась к нему в объятия со счастливейшим воплем:

— Вожатушка! Я знала! Я знала…

Она со слезами целовала его лицо и губы, заваливала на себя в страстном порыве… Но вдруг откинулась, схватясь руками за голову:

— Ох-х-х! Опять нахлынуло. Прости меня, вожатик… Надо же! Я всю жизнь ждала этой встречи и дождалась в таком позорном состоянии. Не смотри на меня. Я сейчас такая ужасная. Я встану, приведу себя в порядок, и ты увидишь, что я еще очень недурна собой. Но ты и сам виноват — разве не мог отыскать меня раньше? Ведь сколько лет прошло, дурик мой!

— Много, Тома, — сокрушенно вздохнул Выкрутасов, понятия не имея о том, сколько прошло лет.

— Много… — укоризненно покачала головой Тамара. — Ровно тридцать!

Дмитрий Емельянович мигом подсчитал. Тридцать лет тому назад ему было десять. Связей, порочащих его, он еще тогда не имел. Но ведь его явно принимали за кого-то другого. Он также прикинул, сколько было тридцать лет назад Тамаре — пятнадцать. Вполне…

— Так ты нарочно ждал тридцать лет, чтобы прийти? — продолжала с любовью укорять его она. — А ведь и впрямь… — Она даже привстала. — Сегодня какое?

— Раннее утро двадцать второго июня, — ответил Выкрутасов.

— А мы с тобой тогда двадцать второго впервые полюбились?

— А какого же! — усмехнулся Дмитрий Емельянович.

— Господи! — ужаснулась она. — А я-то, дура, вчера с этой сволочью… Да напилась!.. Прости меня, вожатка! Я уже отчаялась ждать тебя, вот и забыла про двадцать второе. А ты сильно изменился, я даже не сразу узнала. Но для своих лет хорошо выглядишь. Сколько тебе сейчас? Сорок девять?

— Угу, — отведя взгляд, буркнул Выкрутасов.

— Тебе никак не дать более сорока пяти.

«Особенно если учесть, что мне месяц назад исполнилось ровно сорок», — мысленно усмехнулся Дмитрий Емельянович.

— А ты привез наш бинокль?

— Бинокль?.. Его уже нет.

— Эх ты! Ну-ка, открой вон тот шкафчик.

Он пошел туда, куда она указывала, открыл навесной шкаф и увидел огромное количество биноклей.

— Я хочу развесить их по стенам дома, — сказала Тамара. — Но в точности такого, как наш, мне не удалось найти. Ох-х! Мне, кажется, становится лучше. Пойду приму душ. Не смотри на меня сейчас.