Русский в Англии: Самоучитель по беллетристике

В качестве примера того, как это делается, приведу цитату не из прозы, а из поэзии. Для экономии места – ведь стихи гораздо лаконичнее.

В стихотворении Давида Самойлова «Пестель, Поэт и Анна» беседуют двое (Анна только поет за кадром). При этом каждый думает о своем, и образы создаются не столько за счет произнесенных слов, сколько за счет подслушанных мыслей.

А Пестель думал: «Ах, как он рассеян!
Как на иголках! Мог бы хоть присесть!
Но, впрочем, что-то есть в нем, что-то есть.
И молод. И не станет фарисеем».

…А Пушкин думал: «Он весьма умен

И крепок духом. Видно, метит в Бруты.
Но времена для брутов слишком круты.
И не из брутов ли Наполеон?»

Одним из ваших героев будет, понятное дело, Семен Романович Воронцов. Второго найдите или придумайте сами[49], но это должен быть британец. Коммуникация усложнена различием в национальной ментальности, жизненном опыте и культурных кодах. Хорошо бы еще ввести существенную разницу в возрасте.

В малособытийном рассказе самое трудное – не навеять на читателя скуку. Ведь, в отличие от остросюжетного произведения, в «тупосюжетном» все приключения вербально-психологические. Супором на второй компонент, который требует дополнительного знания. Однажды я слышал, как в кафе за соседним столиком разговаривали две девушки. Одна взволнованно рассказывала: «Я такая ему: „Здрасьте, давно не виделись“. Он, сволочь, на меня смотрит и улыбается. Я прямо похолодела. Ну всё, думаю, приехали…». Весь нарратив был в том же духе. Фабулы – ноль. Вторая напряженно слушала, время от времени восклицая: «Да ты чего?! Ну ваще! А он чего?». Вот вам пример удачной работы с эмоционально вовлеченной аудиторией. В литературе такое требует незаурядного мастерства.

В качестве стилистического камертона берем «Сентиментальное путешествие» Лоренса Стерна. Это первое удачное произведение западной литературы (у японцев есть «Записки у изголовья»), где внутренний монолог героя важнее описываемых событий, нарочито тривиальных. А еще – для погружения в атмосферу рассудительно-дидактичного, галантного и лукавого восемнадцатого столетия.

Опять скажу: не переборщите с архаичностью и орнаментальностью. Уловите нерв, обаяние стерновского стиля. Вернее сказать, это стиль английского писателя и русского литературного переводчика, феноменально одаренного Адриана Франковского.

«Пообедав и выпив за здоровье французского короля, чтобы убедить себя, что я не питаю к нему никакой неприязни, а, напротив, высоко чту его за человеколюбие, – я почувствовал себя выросшим на целый дюйм благодаря этому примирению».

Франковский умер от голода во время Ленинградской блокады, и, когда помнишь об этом, в изящной, шутливой болтовне легкомысленного джентльмена былых времен начинает слышаться некая щемящая, вневременная нота.

«Человек, который гнушается или боится заходить в темные закоулки, может обладать превосходнейшими качествами и быть способным к сотне вещей; но из него никогда не получится хорошего чувствительного путешественника».

В общем, прежде чем браться за работу, полистайте Стерна. И не бойтесь заходить в темные закоулки человеческих чувств.

Продиж и бумер Рассказ

– …Теперь вопрос санкций по Крыму, – сказал секретарь. – Вы что-нибудь решили?

– А? – спросил премьер-министр, не поворачивая головы. Он стоял перед зеркалом, разглядывая свое лицо, и думал: «Маленькие, колючие глазки, чрезмерно высокий лоб, острый лисий нос. В сущности чрезвычайно неприятная физиономия, первый же взгляд на которую должен был бы вызывать у человека умного недоверие. Хорошо, что люди за редким исключением неумны. Еще лучше, что я себе так не нравлюсь. Однако же это не мешает мне себя любить. Вот формула развития, без коего, согласимся, жизнь лишена смысла: надобно любить себя, но при этом себе не нравиться. Тогда все время будешь понуждать свою персону сделаться лучше, но без саморазрушительной ненависти, а с доброжелательностью и любовью».

Мысль была новая, интересная.

– Крым. Полуостров, который царица Екатерина отобрала у султана, – повторил Тоби. – Билл, хватит витать в облаках!