Читатель – ну хорошо, читательница – всхлипывает и сморкается. Автор довольно улыбается. (Хотя я, честно говоря, тоже очень расстраиваюсь, когда у моих героев всё складывается печально. Не чужие ведь люди).
Избранные места из переписки г-жи П. и капитана Ч.
Мой самый дорогой Пол. Моя рука вывела эти слова и задрожала. Впервые я называю Вас «мой», «самый дорогой» и просто «Пол». Ведь даже когда Вы объяснились со мною и обратились ко мне по имени, я, будучи засушенною англичанкой, пролепетала в ответ лишь «Я тоже, мистер Чичагов». Ах, ежели бы Вы знали, как храбра я в своем воображении, когда думаю о Вас! С какими нежными словами я к Вам обращаюсь! И, краснея, признаюсь Вам, что одними словами дело не оканчивается. Но остановлюсь здесь, ибо для дальнейшего не пригодна и бумага, хоть на ней я много смелей, чем в жизни.
Надеюсь, мое письмо успеет застать Вас на дозаправке питьевой водой в Схевенингене. Единственное опасение мое в том, что почтовая шхуна не имеет брамселя и при нынешнем норд-весте может опоздать к сроку.
Это отступление о погоде сделано в угождение правилам приличий, ибо меня учили, что погода – один из четырех предметов, дозволенных в письме благовоспитанной леди к джентльмену, а три остальных – божественное, прекрасное, и пожелания здоровья. Мой милый, да сохранит Бог Вашу прекрасную особу в добром здравии.
В моем любимом стихотворении говорится:
Хоть я дочь и невеста моряка, но как же я хотела бы, чтобы эти треклятые моря высохли и мы устремились бы навстречу друг другу средь задыхающихся рыб и севших на мель кораблей. Ну вот, теперь Вы видите, сколь я жестока и себялюбива, а еще я впервые написала слово на букву «т.», которое никогда не решилась бы произнести вслух, и Вы сочтете меня вульгарной.
Неважно, главное не забывайте меня, любите меня.
Ваша (да, да, навсегда Ваша)
Э. П.
P. S
С главным делом пока, увы, всё по-прежнему. Я жду Пасхи. После праздничной службы отец всегда пребывает в христианском расположении духа. Поговорю с ним вновь.
Лизинька, сердечный друг мой, Ваше письмо застигло меня перед самым поднятием якорей. У меня не более десяти минут, чтобы написать ответ и передать его на причал. Как жаль! Я о стольком желал бы Вам поведать! Но придется только о самом главном.
Самое главное, что я сделался не тот, что прежде. Это нежданное и тревожное превращение, которое мешает мне исправно нести службу. В первый день я всё время думал о Вас, видел Ваше лицо повсюду. Измеряю секстаном высоту Солнца, а на сияющем диске Ваши сияющие черты.
Naval officer using an octant. Late 1700s. Illustration. Science Museum (London).
Или сижу в кают-компании перед тарелкою бульона. Меня спрашивают: «Отчего вы не едите?». А я вижу в тарелке Ваши черты и не смею коснуться их ложкой. Вечером вышло вовсе нехорошо. Марсовый матрос во время пожарного ученья уронил за борт багор. За это растяпе полагалось полсотни линьков, и я уже хотел было распорядиться, но вдруг увидел в воздухе Вашу нежную улыбку и размягчел сердцем. Ограничился легчайшей зуботычиной, которая для матросской дубленой морды вроде ласки. Старший помощник мистер Быков, образцовый моряк, после выговорил мне, что я разрушаю дисциплину, и был совершенно прав.
Я наложил на себя взысканье. Запретил себе думать о Вас на протяжении всего дня. Лишь ночью, ложась спать, я снимаю сию рестрикцию, и Вы немедленно оказываетесь рядом. После вахты я бываю столь утомлен, что сразу засыпаю, и Вы перемещаетесь со мною в мир сновидений. Это самое лучшее время суток. Но наутро я вновь превращаюсь в капитана линейного корабля. Рычу команды, бранюсь, наказываю тех, кого должно наказать. Никто и ни за что не догадается, что истинный я – тот, что во сне. Во сне мы с Вами бываем только в трех состояниях. Либо смеемся, либо плачем, либо – но нет, об этом я, пожалуй, не…
Пора заканчивать. Перебеливать времени нет. Прошу прощения за почерк и помарки.
Как поется в нашей любимой песне,
Tuo per sempre
Pavel