Русский вираж. Куда идет Россия?

Что в этом плане удивительно — сравнивая оппозицию и власть, замечаешь, что люди-то во власти гораздо более яркие. Путину удалось собрать довольно мощную команду. Казалось бы, в оппозиции таких должно быть не меньше, но посмотрите на любую партию — там нет обоймы ярких личностей. А глядя на условную партию власти, мы видим сразу целую плеяду харизматичных деятелей — взять хотя бы Сергея Лаврова или Сергея Шойгу. Яркие там даже антигерои.

Зачем нужна идеология

В Конституции РФ установлен запрет на государственную идеологию. С точки зрения здравого смысла это перегиб — нельзя объявлять монополию на идеологию, как это было в советские времена, но впадать в другую крайность и вообще запрещать идеологию бессмысленно — это все равно что вводить запрет на нормальную жизнь. Такой запрет абсурден по самой примитивной логике. Но вот что получается: Путин пришел к власти в 2000 году, после того как побывал на различных административных должностях, нигде не сформулировав свою идеологию, пришел как сугубый практик, тактик, способный повести за собой народ хлесткими фразами вроде «замочим в сортире». Но в плане идей он не предложил России ничего.

Путин всегда отвечал на существующие вызовы, а не рисовал дорогу в будущее. Иногда он пытался это делать — потому что определенный социальный запрос на образ будущего есть, и предвыборные статьи Путина как раз были посвящены тому, как он видит развитие России. Там он попытался изложить некую программу, но по большому счету это никого не интересовало. Всех интересовали его лидерские качества.

Один из авторов этой книги долго критиковал российских оппозиционеров за идейную и идеологическую пустоту, считая, что им следует сосредоточиться на разработке альтернативной концепции власти, но со временем пришел к мысли, что если у власти нет идеологии, то ожидать идеологии от оппозиции тоже по большому счету не нужно. Бороться с властью нужно на том же поле, на каком власть выигрывает у оппозиции, — а это не идеология. В России, с одной стороны, запрещена официальная идеология, а с другой — существует такое разнообразие взглядов, от ультранационалистических до ультралиберальных, что ни власть, ни оппозиция, видимо, не сумеют сегодня получить большинство на идеологическом фронте.

Вдруг стало ясно, что Конституция 1993 года абсолютно не соответствует требованиям сегодняшнего дня. Например, статья 31 о свободе собраний замечательно работает только в том случае, если собираются сторонники власти. При этом либералы приходят в ужас, когда проводится «Русский марш», а националисты точно так же приходят в ужас от одной мысли о возможности проведения, условно говоря, исламского марша.

И в то же время оказывается, что жителей Москвы, например, очень сильно достали уже все марши, какие только возможны. Москвичи говорят: «Ребята, хотите ходить — ходите где-нибудь подальше, потому что нам надо ездить на работу, нам надо, чтобы ходил общественный транспорт и могла проехать скорая помощь, а вы сильно затрудняете жизнь 15-миллионного города, пытаясь ради собственных претензий вывести на улицы несколько пусть даже десятков тысяч человек, которые еще и приезжают черт знает откуда. Это, конечно, замечательно, но не могли бы вы нас оставить в покое?»

В то же время России сильно мешает отсутствие понимания базовых установок в обществе. Именно поэтому страна каждый раз ходит по кругу. И в этом плане Путин интересен как раз тем, что является лидером, который формулирует неполитические задачи.

Путин сейчас воспринимается как лидер консервативного образа мышления. Российские либералы, подбросив повестку дня, раскололи общество на антилибералов и пролибералов. При этом они нарисовали самый неудачный из возможных для себя сценариев, когда проассоциировали себя с теми свободами, которые принципиально противоречат российской патриархальной традиции. Пресловутые гей-браки, гей-парады, усыновление детей гомосексуалистами — весь этот набор вдруг стал темой политических дискуссий, когда в конечном итоге ты определяешь, свой человек или чужой, по вопросу «Ты за гей-парады или против?»

Неожиданно получилось так, что если раньше понятие «западник и либерал» лежало, в общем, вполне в рамках идеологии, то сейчас оно приобрело легкую сексуальную окраску. Дошло до того, что сексуальная ориентация уже фактически определяет политические взгляды человека — как будто представитель гей-сообщества даже при всем желании не может назвать себя патриотом или консерватором (именно консерватором, а не традиционалистом), а приверженец традиционных сексуальных взглядов не может быть либералом. Все понятия вдруг смешались и начали приобретать совершенно иной смысл — или, если угодно, попросту утратили большую часть смысла.