Водные казни принимали бесконечно разнообразные формы. Практиковалось утопление заживо привязанных к коням или к саням/телеге. Подобное применялось довольно часто, в том числе и к членам царской семьи. Так были умерщвлены Мария Долгорукая, возможно, одна из жен тирана, и вдова его родного брата Иулиания Палецкая[81]
. «Жена этого брата лежала перед ним на земле, скрыв лицо, моля о сострадании; он приказал своим приспешникам схватить ее, содрать одежду и позорно обнажить. Эта несчастная очень долго стояла обнаженная перед глазами всех. Потом какой-то солдат, по приказанию государя, связал ее веревкой, посадил на лошадь и быстро погнал ее, без всякого сожаления, в реку, свалил ее в воду и погубил. Так безжалостно и нечестиво обошелся великий князь с братом и невесткой», — сообщает Гваньини[82].Конь был избран средством для казней иной, не водно-огненной, но, неизменно, бинарной природы. Он был первым в ряду дорогих даров, предназначенных для иноземных посланников[83]
, и для них же — поруганием, когда «у многих связали руки и отдали во власть русскому всаднику, который, зацепив ремень, приказал бежать за ним»[84]. Поругание по воле властителя могло превратиться и в казнь, когда «раздетых донага, несмотря на мороз, без жалости избивали, привязывали по три и по четыре к хвостам лошадей и тащили, полумертвых-полуживых, заливая кровью дороги и улицы»[85].Исполнители царской воли поили коней — и тут же «поили» мертвецов, как в казни князя Ростовского. По рассказу А. Шлихтинга, «Ростовского, связанного, положенного на повозку и одетого в грязное платье, увезли с собою. Отъехав от Новгорода на расстояние приблизительно трех миль, подводчики остановились и начинают топорами разбивать лед на реке, чтобы образовать прорубь. Ростовский <…> спрашивает, что они хотят делать. Те отвечают, что собираются напоить коней. „Не коням, — сказал Ростовский, — готовится эта вода, а голове моей“. И он не обманулся в этой догадке. Именно: один из убийц, слезши с коня, отрубил ему вслед за тем голову, а обезображенное тело его велел бросить в реку, голову же взял с собою и отнес ее к самому тирану»[86]
.Утилитарно-практическая роль коня, который выступает как транспорт для смертного пути, была одной из наиболее понятных функций, приписываемых коню еще с языческих времен. Конь-перевозчик доставляет умершего не только к месту погребения, но и на тот свет, а затем служит и как транспорт, и как верный друг покойному на том свете. Известно, что древние умерщвляли лошадей, принимавших участие в погребальной процессии, а погребальный транспорт ломали или переворачивали: этот ритуал осуществлялся согласно поверью, что и сломанная повозка, и убитая лошадь возродятся в загробном мире, чтобы снова служить хозяину[87]
.В концепции Страшного суда Ивана IV конь и повозка (телега) продолжали выполнять эту роль. «Тиран тотчас велит посадить [начальника над стрельцами воеводу Василия Дмитриевича[88]
] на телегу, привязать его к ней и ехать на лошади, у которой предварительно выкололи глаза, и гнать слепую лошадь с привязанным Василием в пруд, куда он и свалился вместе с лошадью. Тиран, видя, что он плавает на поверхности вод, воскликнул: „Отправляйся же к польскому королю, к которому ты собирался отправиться, вот у тебя есть лошадь и телега“»[89].Возвращаясь к казни князя Ростовского, отметим, что Гваньини рассказывает эту историю немного не так, как Шлихтинг. «Князь Ростовский был схвачен в церкви, с него содрали одежду, так что он остался нагим, в чем мать родила, а потом в оковах был брошен в сани и привязан. Когда они отъехали от Новгорода на три мили, то остановились у реки Волги. Скованный князь спросил о причине остановки, и ему ответили, что хотят напоить коней. Он, предчувствуя смерть свою, сказал: „Нет, не для коней та вода, а для меня, пить мне ее и не выпить никогда“. И тотчас начальник всадников отрубил ему, лежащему, голову топором, а труп сбросили в замерзшую реку»[90]
. В версии А. Гваньини приговоренный к смерти проделывает последний путь «на санех», что в древнерусском языке имело значение «на смертном одре»[91].