Русский XX век на кладбище под Парижем

Поразительную историю о смерти супруги Николая Дмитриевича Татищева графини Дины Татищевой рассказал в своем «Синодике» о. Борис Старк. Привожу ее с незначительными сокращениями:

«Мой первый самостоятельный приход был Монруж – сразу за городской чертой Парижа. Но мне приходилось обслуживать и близлежащие местечки, не имевшие своих русских церквей. В одном из таких местечек жил граф Николай Дмитриевич Татищев, человек очень церковный…

В августе 1940 года, почти сразу после занятия Парижа немцами, когда еще никакой транспорт не действовал, меня по телефону вызывает Николай Дмитриевич и спрашивает, могу ли я приехать к нему (это было километрах в 50 от нас), так как у него умерла жена. Ну, конечно, я сказал, что сейчас же выезжаю, сел на свой велосипед и поехал. Приехав к Татищевым, я застал там много народа, двух мальчиков-сирот лет 5 – 7. Усопшая лежала под иконами, занимавшими почти всю стену над ее кроватью, на руках у нее были четки. Мне рассказали, как сознательно она умирала с именем Иисуса на устах, как благословила своих деток. В общем, атмосфера была столь трогательной и умилительной, что я вознесся духом и служил панихиду с особым подъемом. Потом Николай Дмитриевич спросил, смогу ли я приехать завтра, чтобы совершить на дому чин отпевания…

Потом он вызвался проводить меня до околицы и при прощании еще раз горячо благодарил. Я спросил его, почему он так меня благодарит, когда я только выполняю свой долг. Он мне ответил: «Я боялся, что Вы откажетесь ее отпевать». – «Почему?» – Да ведь она – некрещеная еврейка!» Тут уж я удивился окончательно. Мне в голову не могло прийти, что графиня Татищева, жена столь церковного Н. Д., может быть некрещеной еврейкой. Что было делать? Посоветоваться не с кем… После недолгого колебания я все же решил совершить отпевание, хотя не был уверен в каноничности этого решения…

Я спросил у Н. Д., как же так получилось, и он мне рассказал следующее: из Кишинева, бывшего тогда частью Румынии, в Париж для учения приехали три сестры – дочери не то раввина, не то кантора, но, в общем, из старой патриархальной еврейской синагогальной семьи. Познакомившись с ними, Н. Д. сблизился с одной из них, и под его влиянием она уверовала в Христа и решила креститься. Шел 1938 год. Европа уже полыхала в пожаре войны. Чтобы повидаться с дочерями, собирались приехать родители из Кишинева, отчетливо понимая, что немцы скоро будут, и тогда родителям может быть конец… Вот Дина и сказала Н. Д. «Я не могу начинать свою христианскую жизнь со лжи – утаить от родителей такую вещь. А сказать им, что я христианка, – это значит их убить…» Неожиданное нападение немцев на Францию не дало ей возможности подготовиться к крещению, потом бегство с малыми детьми по дорогам Франции, ночевки под бомбами под телегами и грузовиками и – возвращение домой с острой формой скоротечной чахотки. Вот так она и не успела стать христианкой по каноническому положению, хотя умерла христианкой по своему углубленному духу. На другой день я опять приехал на велосипеде. Совершил с большим духовным подъемом чин отпевания, проводил гроб на местное кладбище… Когда наладилось сообщение с Парижем и я смог поехать к Владыке (митрополиту Евлогию – Б. Н.), я рассказал, как перенесли момент оккупации… потом я долго не знал, как начать, и наконец сказал, что сделал нечто такое, о чем даже боюсь сказать. Он меня долго спрашивал, и наконец я осмелился сказать, что отпел некрещеную еврейку. Владыко поначалу сделал строгий вид и спрашивал: «Как же ты мог? Как? И Евангелие читал? И «Со святыми упокой» пел? И «Вечную память» возглашал? Как же ты это сделал?» Я ему сказал все, как было, как она умирала. Потом сказал, что остались две сестры, которые тоже тянутся ко Христу, и я мог бы им показать пример отсутствия любви и, наконец, сказал, что не посмел отказать ей в недрах Авраама, Исаака и Иакова, на которые она имеет больше прав, чем я сам по своему происхождению и по духовной настроенности. Владыко рассмеялся, привлек меня себе на грудь и сказал: «Спасибо тебе, мой мальчик, что я в тебе не разочаровался!» «Ho, Владыко, – сказал я, – в метрические книги я ее не записал». «А вот это уж мудро», – ответил мне Владыко. Потом я неоднократно спрашивал и архиереев заграничных, так сказать синодальной школы, и наших современных советских, – и все мне сказали, что поступил я правильно.