Русский XX век на кладбище под Парижем

Для нее все было кончено, а ей ведь еще не было 38. Как она еще была хороша и молода, с этой ее прозрачной белизной! Какой была она честной, доверчивой и беззащитной перед злом! Хрупкая, нежная, терзаемая материальными трудностями, Варвара Васильевна сохраняла волю и гордое достоинство. В самые трудные парижские годы, перед войной, когда в туфельках с дырявой подошвой она работала на фабрике и когда казалось, что сын ее уже не поправится, она не жаловалась и не показывала, как ей трудно…»

Надо сказать, что бедная Варвара Васильевна попала в число самых обездоленных женщин эмиграции (их насчитывают чуть более 3% от числа русских эмигранток), вынужденных влиться в толпу фабричных работниц.

Андрей выжил. Что до нее, то огорчения, по словам дочери, «раньше времени свели ее в могилу, но при этом не смогли ее сломить.

В семье у нас принято было говорить о Горьком, как будто ничего не случилось. Ни слова горечи или насмешки. Ты умела любить, мамочка…

Она сожгла перед смертью все письма».

Нина Тихонова стала балериной, Андрей играл на виолончели, редактировал вместе с Ю. Одарченко и В. Смоленским альманах «Орион», писал статьи и книги об искусстве. Он ведь еще и в Петербурге дружил с М. Кузминым, принадлежал к «петербургской богеме», о чем свидетельствует и его мемуарный очерк «Петербургская богема»: «Мой ужин был обилен, и я не ленился подливать вина в бокалы. Нортоновские часы мои играли курантами, рокотовская Екатерина как бы являлась дополнением к только что отзвучавшей моцартовской симфонии, а петровская люстра убаюкивающе звенела своими хрусталиками».

Андрей и Нина прожили в нежной дружбе до самой его смерти. На последних страницах своей мемуарной книги Нина Тихонова так говорит о смерти брата: «Ты ушел… Я остаюсь в ожидании. Той минуты, когда все станет ночью, остаюсь в синих сумерках тех волшебных минут, когда свой танец ведут воспоминанья. Я тебе посвятила эту книгу, Андрей, брат мой».

ШАРШУН СЕРГЕЙ ИВАНОВИЧ, 4.8.1888 – 24.ХI.1975

Этот парижский живописец, график, поэт и прозаик, модернист, авангардист, дадаист, «орнаментальный кубист» и абстракционист родился в купеческой семье в степях Самарской губернии – в Бугуруслане. Учился он в Коммерческом училище в Симбирске и одновременно занимался живописью, потом уехал в Москву, где работал в мастерской Юона, познакомился с Гончаровой, Ларионовым, Крученых и другими авангардистами. В 1912 году, спасаясь от военной службы, добрался он в Париж, где и прожил с небольшими перерывами без малого 60 лет. В Париже он снова учился (у Марии Васильевой и у кубистов в «Ла Палетт»), дружил с французскими художниками-кубистами, выставлялся вместе с ними в Салоне Независимых. Жил он и в Барселоне, где познакомился с дадаистами и под влиянием испано-мавританского искусства стал, как он сам себя называл, «орнаментальным художником». Круг его русских художественных знакомств расширился в Берлине в 20-е годы. Но в бедные 30-е годы он занимался преимущественно литературой, печатался вместе с молодыми в «Числах», посещал русские литературные объединения, писал и издавал по кусочкам свою странную (по мнению многих, гениальную) эпопею «Герой интереснее романа». В 50-е годы Шаршун создает множество живописных полотен под влиянием двух стихий – воды и музыки. Он иллюстрирует свои и чужие произведения, сам издает (тиражом в 60, 100 или 200 экземпляров) свои уникальные книжки. Еще он издает какие-то четырехстраничные листовки под названием «Клапан № 3», «Клапан № 13», «Свечечка № 1» и т. п., где предает гласности свои странные мысли: «Куда ни повернешься, наталкиваешься на самого себя» или «Я примитивный человек, наделенный сложным характером». Живет Шершун просто и бедно, ест сырые овощи, деньги, когда появляются, раздает. Его литературные произведения высоко ценят многие уважаемые критики (особенно они хвалят образ его Долголикова, «внука российского Дон-Кихота – Обломова»), но понимают его при этом весьма не многие. Он пишет также критические статьи и филологические исследования, увлекается антропософией, творит без устали на протяжении больше полувека. После его ретроспективной выставки живописи в Париже в 1971 году к 83-летнему художнику приходит мировая слава. 85 лет от роду он совершает, наконец, далекое путешествие – на Галапагосские острова. А еще через год умирает, завещав похоронить себя на Сент-Женевьев-де-Буа. Парижская посмертная выставка 1976 года подтвердила его успех и новую, мировую, известность, но уже и в кругах парижской богемы 1910 – 1970 годов XX века этого странного и милого человека знали все. В порядке редкого исключения никто в этих кругах не отзывался о нем плохо. В его многочисленных произведениях можно и сегодня различить его особенный голос, похожий на голос его героя Долголикова – «мягкий, анархический, бодлеровский, не имеющий ничего общего с сутолокой жизни, безвозвратно погибший, близкий к гениальности, к безумию, братский, беззастенчивый голос».