Русско-еврейский Берлин (1920—1941)

Разница на самом деле была невелика: просто хозяева были не из среды русской эмиграции. Имена настоящих хозяев газеты, вероятно, непосредственно в редакционную политику и не вмешивавшихся, передоверив это дело сошкам помельче, Деспотули называет в этом же письме: «Благодаря газете, встречаюсь с очень интересными людьми, меня приглашают на всевозможные официальные приемы. Очень характерна та скромность, с какой проходят банкеты иностранной печати у, скажем, Розенберга или Геринга»829.

Завершал свое письмо Деспотули радушным приглашением в Берлин: «Жду, не дождусь, когда смогу Вас угостить у Рубинштейна нашим славным берлинским обедом. Приедете – увидите, как хорошо у нас…»830

Скоро имена «Рубинштейнов» исчезли с вывесок берлинских ресторанов. Затем исчезли и сами «рубинштейны», и хорошо еще, если они успели уехать из Германии подобру-поздорову. А «независимый» редактор всего лишь за 300 марок в месяц печатал, совершенно свободно, материалы, оправдывающие борьбу с соплеменниками своего корреспондента и как будто приятеля.

Забегая вперед, сообщим, что «Новое слово» выходило в свет до 1944 года включительно (всего вышло 680 номеров), а его редактор со временем заработал прозвище Гестапули. Ему еще предстояло встретиться с Россией. В 1945 году Деспотули был арестован в Берлине советскими спецслужбами и провел 10 лет в лагерях на северном Урале и в Заполярье. В 1955 году его вместе с немецкими военнопленными выпустили и позволили уехать в Западную Германию, где он и закончил мирно свои дни831.

Антисемитизм проявлялся в эмигрантской среде не только на политическом уровне. Еще одна черта времени, которую с горечью отмечал Михаил Мульман, по-видимому, дальний родственник или старый знакомый семьи Гольденвейзеров832, – резкое изменение отношения к евреям части русской колонии в Германии. Мульман жил в Дрездене, но вряд ли отмеченные им явления были характерны только для дрезденской эмигрантской колонии. Собственно, антисемитизм и ранее был неотъемлемой частью мировоззрения правых, теперь он стал «хорошим тоном» и среди тех, кто ранее в этом замечен не был или во всяком случае считал неприличным открыто его демонстрировать.

Мульман зашел как-то по делу к известному философу и публицисту Федору Августовичу Степуну. После прихода к власти нацистов Степун был лишен профессуры в местном университете; ему было запрещено преподавание и в каком-либо другом месте. Так что несладко приходилось не только русским евреям. На столе у Степуна лежал свежий номер «Современных записок». «Он взял в руки журнал и прочел имена авторов в этой книжке. Их было 28. Из этого количества оказалось 22 неарийских. Кажется, такое обстоятельство должно бы было послужить к чести нашей расы, принимая во внимание достоинство этого журнала. А на самом деле? Сколько, наверное, нашлось бы почитателей этого журнала, которые, раскрыв псевдонимы, перестали бы его читать. Такой пример известен мне здесь. Одна почтенного возраста русская дама всегда зачитывалась Алдановым. Недавно ей кто-то сказал, кто такой Алданов. И она перестала его читать. Потеряла аппетит, как она выразилась. Боже, Боже, как это грустно»833.

Еще одним ударом для Мульмана стал запрет со стороны «местных русских черносотенцев» посещать русскую церковную библиотеку. Это было особенно горько, так как в библиотеке было немало пожертвованных Мульманом книг. «Даже духовенство возмущено этим требованием рондистов, – писал Мульман, – ибо оно знает, чем колония мне обязана. Вот так и прозябаем в этой смрадной атмосфере»834.

При гитлеровском режиме, по свидетельству И.В. Гессена, на поверхность поднялся «беженский шлак в количестве, какого никто и не подозревал». Так, когда Гессен, как председатель Союза русских писателей и журналистов в Германии, должен был выступить на вечере в честь присуждения И.А. Бунину Нобелевской премии, приятель Гессена Н.Е. Парамонов предупредил его, что в «шоферских кругах» собираются не допустить выступления «жида и полужида». Под последним подразумевался не кто иной, как В.В. Набоков, женатый на еврейке. Парамонов, владелец гаражей и автозаправочных станций, знал, о чем говорил. Шоферами в эмиграции нередко работали бывшие офицеры. Тем не менее ни Гессен, ни Набоков не уклонились от выступления и оказались правы – скандал устроить представители «шоферских кругов» не решились835.

Уехать нельзя остаться

Настроения русских евреев, находившихся в Германии, были довольно противоречивыми. Большинство, похоже, хотело уехать. Некоторые, напротив, стремились остаться, в надежде переждать лихие времена.