Русско-японская война 1904–1905 гг. Секретные операции на суше и на море

Легкомысленное отношение к вопросу о численности войск будущего противника и грубая недооценка его военного потенциала в целом сохранялась в русских штабах и в первые месяцы войны с Японией. В марте 1904 г. бывший руководитель Главного штаба генерал В.В. Сахаров, только что поставленный во главе Военного министерства, в интервью газете «Figaro» сообщил, что 200 тыс. штыков – максимум, который Япония способна выставить на театр войны36. Адъютант генерала Куропаткина, в те же дни отправлявшегося в Маньчжурию, сообщил корреспонденту «L’'Echo de Paris», что, по убеждению его шефа, вся дальневосточная кампания завершится не позднее конца 1904 г., причем мирный договор русский главнокомандующий намерен подписать «в Токио, и нигде более»37. «Корея будет русской», – заявил сам Куропаткин французскому журналисту в личной беседе38. Штаб наместника на Дальнем Востоке, лишь получив с полдюжины агентурных донесений о мобилизации различных категорий японских резервистов (речь шла о сотнях тысяч человек) – их сборных пунктах, дислокации, обучении, экипировке, вооружении и времени отправки на театр войны, удосужился поинтересоваться («для ясности номенклатуры»), что из себя представляют эти резервы и как называются по-японски. На следующий день руководитель «шанхайской агентуры» телеграфом направил в Харбин все требуемые сведения. Характерно, что этот обмен телеграммами между Шанхаем и Харбином произошел в конце сентября 1904 г., на исходе восьмого месяца военных действий39. Только после Ляоянского боя петербургские штабные специалисты согласились признать максимальную численность японской армии в 450—500 тыс. штыков40. Но и эта оценка сильно занижала потенциал японских сухопутных вооруженных сил.

Ненамного исправил положение преемник Ванновского, 36-летний полковник Генерального штаба В.К. Самойлов, с 1896 г. работавший в Токио помощником военного атташе. За годы пребывания в Японии Самойлов выучил японский язык41 и, по свидетельству генерала А.С. Лукомского, в своих донесениях стремился развеять недооценку японской армии, укоренившуюся в руководящих военных кругах России, но мало преуспел в этом42. При этом Самойлов, как и его предшественники, затруднился с приобретением собственной секретной агентуры и потому питался вторичной информацией – главным его «источником» был французский военный атташе в Токио. В результате накануне войны русское командование не имело достоверных сведений ни о стратегических и тактических планах будущего противника, ни даже о численности японских вооруженных сил. В Петербурге были убеждены, что больше 350—400-тысячной армии (по общему счету) Япония с ее 45-миллионным населением выставить не в состоянии, и именно эти цифры легли в основу всего российского военного планирования. Кроме того, в Главном штабе полагали, что «при исчислении сил нужно исходить из отношения, что один русский солдат соответствует четырем японским»43. В действительности в годы войны Япония в совокупности поставила под ружье значительно более миллиона человек, т.е. втрое больше, чем полагали петербургские стратеги. «У нас имеется и имелось изрядное количество военных агентов, тем не менее, тот факт, что японцы за войну выставили свыше миллиона человек на театре военных действий, оказался для нас неожиданностью … Очевидно, что в способах собирания секретных сведений нашими [военными] агентами были коренные недостатки», – подытожил довоенную деятельность в Японии Ванновского и Самойлова российский консул в Нагасаки З.М. Поляновский в мае 1906 г.44 Несостоятельность военной разведки и, как следствие, слабое знание противника в конечном итоге привели Россию к поражению в этой войне. «Недооценка Японии оказалась одним из самых значительных провалов разведки русского Генерального штаба», – справедливо констатирует современный британский историк45.