Русско-японская война и русская революция. Маленькие письма (1904–1908)

Можно, пожалуй, применить эти слова к настоящему положению вопроса о Дальнем Востоке в наших представлениях, в представлениях русского общества. Мы живем задним умом, который умен критикою, рассуждениями, опасениями и всякою другою толчеею. Мы чувствуем, что война уже началась, бескровная война, которая изнуряет наши нервы, останавливает жизнь, парализует энергию. Быть может, сказываются в нас и те свойства великоросса, о которых говорит г. Ключевский. Мы поглупели, совершив великое дело, и не можем освоиться с мыслью о величии этого дела и с достоинством выдержать успех до конца. Ведь успех был несомненный. Среди лесов и гор, среди пустыни и тайги, в непроходимых и непролазных дебрях мы проложили свой путь, забрались в чужую страну, устроили новые порты на берегах теплого моря и глядим на Великий океан. Это — первое наше завоевание не оружием, а только умом, знаниями и денежными жертвами, которые дал русский народ в своей бедности. Что ж нам остается? Неужели уходить? Во всех наших завоеваниях в Азии мы проявляли творческий ум, и это признают все европейские путешественники, бывшие в нашей Средней Азии. Этот ум и теперь надо собрать, собрать русскую волю и все способности творчества. Чем труднее наше положение, тем больше напряжения требуется всех наших сил, всего того, что заставляет других уважать чужой подвиг и признавать хозяином того, кто его совершил.

Другими словами, это значит, нам не надо уходить из Маньчжурии? — скажете вы.

Не знаю. Знаю только, что мы дважды отступали перед Константинополем, и что это вовсе не послужило на нашу пользу. Совсем напротив. Знаю, что нас пугают призраками нашествия желтой расы. Когда-то это будет, да и будет ли? Через сто лет нас будет пятьсот миллионов, в том числе более трехсот миллионов настоящих русских. Сто лет совсем не долгий срок. Вспомните, что совсем нередко, когда отец и сын живут сто двадцать — сто сорок лет. Необходимо только напрячь силы, воодушевить русский ум, русскую душу утверждать начатое дело. Японию возносят до облаков, Китай представляют государством, которое вооружено с ног до головы. Не надо унижать противника, но не надо его и возвеличивать. Как унижение, так и возвеличение — это одна и та же монета, того же достоинства. И тем менее следует унижать самих себя, отыскивать виновных, заниматься бесполезным следствием и строить себе фантастические ужасы. Не так же трудно наше положение, что требуется небо спускать на землю. Нас хлещут со всех сторон печатными чернилами, и оба наши телеграфные агентства соперничают друг с другом, принося нам противоречивые статьи и известия, наскоро набираемые ежедневно без всякого разбора и смысла. Но никто не говорит о нашей глупости, никто не говорит, что великий азиатский путь — глупое и гибельное дело. Напротив, потому и всеобщее это восстание против нас, что все видят, что Россия совершила великое дело, которое будет расти и расти прежде всего для величия и благоденствия России, и всем хочется, чтоб мы бросили защищать его, бросили новые порты и очистили Маньчжурию…

Русский богатырь ехал, ехал на своем коне, видит столб, на столбу надпись: поедешь налево — сам умрешь, но конь будет жив; поедешь прямо — будешь холоден и голоден; поедешь направо — сам будешь жив, а конь погибнет. На этом перепутье стоим мы и раздумываем. А надо решаться…

12(25) января, №10006

CDLII

На сто ладов у нас все повторяют, что Россия войны не хочет. Мы отмечаем с радостью слова тех иностранных газет, которые говорят, что Россия уступила все, что могла, и что если Япония этим не удовлетворится, значит, она хочет войны для войны.

Странная особа эта Япония.

Мне кажется, в конце концов, что мы напрасно с таким усердием говорим, что Россия желает мира. Кому нужны эти уверения? России они не нужны, потому что она сама хорошо знает, что войны не хочет. А ей чуть не полгода жужжат это в уши и жужжание это, думаю, начинает ее раздражать и нервить. Она знает, желай она или не желай, а если придет война, надо будет сражаться, с отвращением к войне, с отвращением к противнику, но все-таки сражаться, не жалея ни своей жизни, ни жизни врага.

Это — трагедия, полная ужаса и крови, полная особого подъема сил и особенного восторга, если хотите, того восторга, о котором сказал Пушкин:

Есть упоение в бою,
И бездны мрачной на краю,
И в разъяренном океане —