Русско-японская война. В начале всех бед

30 октября 1903 г. Кодама обратился к дивизионным начальникам штабов. Он сообщил им, что еще 23 июня он представил кабинету министерский меморандум, который был одновременно передан трону. В меморандуме говорилось, что нельзя упускать появившейся возможности разрешить корейскую проблему. Та же идея была выражена собранию японских старейшин. Кодама, прямой и откровенный, внес энергию в работу генерального штаба. Он стал автором важного так называемого «стратегического обзора». Обзор был завершен 23 октября (в тот же день когда царь Николай Второй пришел к заключению, что опасность войны миновала).

Хронологически первой реакцией Петербурга было назначение Алексеева наместником на Дальнем Востоке (30 июля). Повсюду это было воспринято как проявление русской жесткости, как выражение стремления консолидировать русские силы на Дальнем Востоке. Собственно, словно Россия согласилась на силовое разрешение противоречий. Лучшая разведка в мире — английская — докладывала из Петербурга в Лондон: «Вопрос войны или мира на Дальнем Востоке критически балансирует». В пользу отхода от грани войны действовала российская дипломатия. Министр иностранных дел Ламсдорф призвал к себе японского посла Курино и долго обсуждал судьбу Маньчжурии в примирительном духе. На японскую ноту от 12 августа 1903 г., предлагавшую подписание договора о разделе зон влияния на Дальнем Востоке, Ламсдорф ответил в самом примирительном духе: «взаимопонимание между двумя странами не только желательно, но является наилучшей политикой».

Углубленное изучение японского варианта двустороннего договора не улучшило отношений. Даже те среди русских, кто был настроен примирительно, должен был признать, что в проекте есть элемент, который России признать было трудно: было ясно, что Япония откровенно посягает (как минимум) на долю влияния в Маньчжурии. Она как бы «слышала и не вняла» позиции трех великих европейских держав 1895 г., отрицавших за ней право закрепления на евразийском континенте, в Китае в частности. В русском ответе, последовавшем через два месяца, Японии предлагалось признать Маньчжурию находящейся вне зоны японских интересов.

Подобная самооценка подходит к большинству случаев анализа или оценки Японии. Были, однако, и исключения. К примеру, российский посол в Токио Роман Романович Розен едва ли принадлежал к тем, кто за восторгами по поводу японских ремесленных изделий просмотрел могучую силу встающей на ноги страны. Но большинство атташе и представителей разведки в чрезвычайной степени недооценили силу азиатского гиганта. У «заинтересованных служб» был справочник, данные в котором давали в целом правильную картину японской военной системы и ее потенциальных возможностей. Но дать обобщающую картину, либо сделать необходимые выводы — этого аналитики избегали, либо «вспоминали», что Япония — азиатская страна, а, стало быть, колосс на глиняных ногах. И все же будем справедливы — думающие люди не перевелись на Руси даже в момент европейского самоослепления своей покорившей весь мир силой.

Два главных доклада за 1903 г. отличаются реализмом, прозорливостью и высокой степенью точности, хорошей осведомленностью и добросовестными выводами. Ради торжества исторической истины следует также отметить, что по прибытии в генеральный штаб России, оба доклада были фактически отвергнуты как алармистские, несущие в себе паническое восприятие потенциального противника. Верхушка генерального штаба просто не поверила в такую мощь островной азиатской страны. Два важнейших аналитических доклада по существу были поставлены в ранг искаженно представляющих действительность.

Близилось великое историческое испытание России на прочность и степень развитости, а в недрах военных ведомств не было близкой к истинной оценки угрозы стране. Хуже всего было то, что в столицах воцарилось пренебрежительное отношение к базовой основе японской силы — к его боевому духу. Нелепо читать, что «один русский равен трем японцам», что волевые возможности страны самураев незаслуженно преувеличены.

Именно тогда, когда Куропаткин сам был в Японии, военный атташе посольства убеждал его, что Япония может выставить «от десяти до тринадцати дивизий». Атташе ничего не знал о 400 тысячах резервистов, о вспомогательных войсках, о складах и военных депо, об арсеналах и военных школах. Показательно, что только один человек в генеральном штабе России специализировался на японской разведке. И его — одного-единственного Куропаткин характеризует как «результат плохого выбора».