Русско-литовская знать XV–XVII вв. Источниковедение. Генеалогия. Геральдика

Курбский знает, что Пушкины и Челяднины происходят из одного рода, хотя в его время это уже были разные фамилии, но ничего не говорит об их родоначальнике[525]. А родоначальника Квашниных – «Ивана Родионовича, нареченного Квашни», он называет и знает, что Разладины также ведут начало от этого рода[526]. В середине XVI в. родословная легенда Квашниных была популярна, она попала не только в родословные книги, но и в летописи, причем большое место в ней отводилось деятельности Родиона Нестеровича при московском великокняжеском дворе[527].

В то же время у Курбского отсутствуют сведения о происхождении тех дворянских родов, чьи родословные легенды в середине XVI в. не были зафиксированы. Курбский не знал о легенде Полевых, выводящей их род от смоленских князей, и говорит о Германе Полеве: «светла рода человек, яже Полевы нарицаются та шляхта по отчине»[528].

Часто называя Алексея Адашева, Курбский нигде не говорит о его происхождении, хотя даже при неоднократном упоминании какого-либо представителя княжеской фамилии он всегда свидетельствует, из какого рода происходит этот человек. Курбский хорошо знает биографию Адашева и то, что он был женат на сестре Федора Сатина, знает Алексея и Андрея Сатиных и то, что его брат Данило Адашев женат на дочери Петра Турова и что сыну Данила – Торху, когда он был убит опричниками, исполнилось 12 лет. Знает Курбский и то, что Иван Шишкин, погибший в опричнину, был родственником Адашева[529]. Все это – знания современника, не занесенные в родословные книги, но в родословных не записано происхождение Адашевых, нет росписей Шишкиных и Туровых. Игнатия Вешнякова, чей род не попал в родословцы, Курбский определяет как ложничего, «мужа воистину храброго и нарочитого»[530].

Курбский различает происхождение из княжеского рода и фамилию, образовавшуюся из прозвища в конце XV–XVI в. Текстологически это различие определяется словом «глаголемый», которое он пишет перед прозвищем. «Княжа Пронское Василии, глаголемаго Рыбина»[531], «Петр Оболенский, глаголемый Серебреный»[532], «Федор, единочадный сын князя Иоанна, глаголемаго Овчины, с роду княжат Торуских и Оболенских»[533]. Но если Курбский упоминает фамилию, сложившуюся к XVI в. и происходящую чаще всего от названия вотчины, он указывает лишь род, к которому она принадлежит («Иоанн Дорогобужский, с роду великих княжат тверских», Иван Кубенский, «а был роду княжат смоленских и ярославских»[534] и т. п.). Особенно ярко это видно из упоминания все тех же ярославских княжат.

Таков небольшой, но довольно яркий круг генеалогических записей Андрея Курбского. Они дают представление о генеалогических знаниях русского боярства XVI в. О хорошей генеалогической подготовке Курбского свидетельствует то, что все эти записи, очевидно, делались в Литве по памяти. Трудно предположить, что при столь поспешном бегстве Курбский вывез с собой какие-то специальные материалы. Круг его знаний ограничивается теми сведениями, которые мы находим в редакциях родословных книг 40-х годов XVI в. и в летописных родословных вставках, также восходящих к первой половине XVI в.[535]

Наиболее близки к родословным росписям XVI в. записи по истории княжеских семей. В то же время какие-то известия Курбского не имеют аналогий в русских родословных памятниках того времени, а близки скорее к литовским. Фактически расхождения у Курбского с родословными легендами московского боярства можно объяснить и тем, что у него не было в Литве необходимого материала, и тем, что в то время этим легендам не придавали большого значения. Это может быть подтверждено также отсутствием известий о родоначальниках Адашевых, Вешнякова, Шишкина и других лиц. Известия о происхождении родоначальника иногда интерпретируется в духе представлений, более близких генеалогическим понятиям Литвы, а иногда (как в сведениях о родстве с великими князьями литовскими) преувеличены, чтобы еще более оттенить неблаговидность поступков Ивана Грозного.

Мотивы «Сказания о князьях владимирских» в официальных документах середины XVI в. [536]

40-е гг. XVI в. в России стали временем активной работы над формулировкой идеи государственной власти. Уже в 50-е гг. эта работа воплотилась в ряде официальных документов – Судебнике, Стоглаве, Государеве родословце и др. Чин венчания на царство Ивана (1547 г.) не только стоит в этом ряду, но и стал основой для многих более поздних произведений. В Чине венчания определяется круг основных регалий власти, ритуал их возложения на правителя, что в совокупности должно было свидетельствовать о сакральности наследственной власти московских великих князей и месте России среди других государств Европы.