Русско-польские отношения и политическое развитие Восточной Европы во второй половине XVI – начале XVII вв.

При сопоставлении «Кондиций» с выступлениями отдельных ораторов на сейме[590] вырисовывается лишь один аспект будущей унии — это передача Федором своих наследственных прав на русский трон Речи Посполитой («уступление сукцессии»), так чтобы «Москва не имела никогда другого государя, кроме польского короля». Аналогия с передачей Сигизмундом II Польше своих наследственных прав на литовский трон перед заключением польско-литовской унии ведет к предположению, что будущая уния между Речью Посполитой и Россией по своему характеру должна была быть подобной Люблинской унии. В пользу этого предположения свидетельствует также то обстоятельство, что и составители «Кондиций», и польско-литовские представители на переговорах исходили из того, что после заключения «вечной унии» будет сохраняться особая русская армия, казна и т. д., т. е. Россия в новой государственной системе сохранит свою административную обособленность, как сохранила ее Литва в рамках Речи Посполитой.

Однако принять это положение препятствует полное молчание «Кондиций» и заявление польско-литовских представителей на переговорах об организации каких-либо общих институций для образующегося восточноевропейского объединения и прежде всего русско-польско-литовского сейма. Такое молчание тем более удивительно, что значение сейма для сохранения единства сложного политического организма хорошо понимали и сами польские политики того времени[591], и участники элекционного сейма. Показателен с этой точки зрения текст памфлета «Interrogatoria о obrazach Rzeczypospolitey», где находим следующее рассуждение анонимного автора о возможностях унии с Россией: «Tanta molle imperii чтобы была хорошо управляема, это — невозможно. Так, сеймы, если бы были общими, должны были бы быть аж в Вильне, а если бы к тому скоплению народа, как у нас бывает in consiliis publicas, приступила бы громада Москвы, все бы inexplicabile было. А если бы они имели (у себя)  отдельные konsylia, тогда эта уния не была бы durabilis»[592]. Отрицательное отношение автора к идее унии с Россией, как видим, вытекало из неверия в возможность правильного функционирования общего сейма — главной гарантии прочности польско-литовско-русского объединения.

Магнаты и шляхта, поддерживавшие кандидатуру царя и вместе с тем обошедшие молчанием в своих переговорах с русскими послами вопрос об общем сейме, очевидно, искали иного решения проблемы. За отсутствием материалов невозможно выяснить, как протекала дискуссия. Высказывания отдельных польских политиков позволяют сориентироваться, в каком направлении шли поиски. Так, каштелян черский Станислав Радзиминский выдвигал следующие условия унии: 1) после передачи царем Федором Речи Посполитой своих прав на русский трон представители русского общества не должны участвовать в выборах будущего монарха; 2) на Россию должно быть наложено обязательство защищать Речь Посполитую в случае войны, в то время как польская сторона не должна иметь таких обязательств по отношению к России; 3) из всех прав и вольностей, которыми пользуется польско-литовская шляхта, за русскими феодалами может быть признана лишь неприкосновенность личности и имущества (нельзя ни казнить, ни конфисковать имения без судебного приговора), но не право на участие в управлении государством[593]. Во многом аналогичный характер носили предложения краковского писаря гродского Яна Ланчинского. Согласно его проекту, русские феодалы также могли быть уравнены с польско-литовской шляхтой «только in privatis non in publicis», их представители не должны допускаться «ad publicas consultationes» как люди невежественные («грубые») и неспособные к переговорам («intractabiles»). В рамках будущего государственного устройства Россия должна была, по его мнению, занять такое положение, как «провинция» в Римской империи, так «чтобы [русские] войну, сбор налога, onera publica сами без нас могли предпринимать»[594].

В свете этих высказываний становится попятным, почему на переговорах с русскими послами представители Речи Посполитой не ставили вопроса ни о создании общего сейма, ни о проведении в России социальных реформ, подобных тем преобразованиям, которые были проведены в 60-х годах XVI в. в Великом княжестве Литовском и привели к фактическому сближению правового статуса господствующего класса и форм государственной организации обоих, затем вступивших в реальную унию государств[595]. Уния с Россией в представлении польско-литовских политиков должна была носить иной характер, чем уния, заключенная в Люблине. Если последняя была равноправным (по крайней мере по форме) соглашением господствующих классов Короны и Литвы, то России в будущей унии с Речью Посполитой отводилась неравноправная роль.