Русско-Прусские хроники

У Красного крыльца, опершись на бердыши, стояли служилые дворянские дети, краснорожие, плечистые, в тулупах, крытых алым сукном, в одинаковых лисьих шапках, в теплых валяных сапогах. Еще двое, в такой же одеже, переступали наверху Красного крыльца у входа в палату.

Николка подошел неспешно, спросил спокойно:

— К Ивану Юрьевичу Шигоне как пройти? Один из стражей, смерив его взором с ног до головы, отозвался неспешно:

— Пошто тебе Иван Юрьевич?

А второй не то с насмешкой, не то всерьез добавил:

— Зван к нему, что ли?

— От князя Михаила Львовича Глинского послан к нему.

Первый, лениво повернувшись к двери, крикнул:

— Иван! Кликни десятника. Здесь до Ивана Юрьевича от князя Глинского человек!

Вскоре наверху показался десятник. Придерживая саблю, чтоб не мешала идти, спустился на несколько ступенек и, отыскав глазами паренька, позвал:

— Поди сюда, казак!

«На лбу у меня, что ли, написано? — опешил Николка. — По платью — сын дворянский, ан нет, сразу угадал десятник, кто я таков».

С уважением глянув на десятника, в глаза его, веселые, хитрые, Николка улыбнулся и в ответ получил такую же улыбку — открытую, дружескую. И еще заметил Николка, весьма пригож был десятник — и лицом красив, и статен, и молодцеват. Возрастом не на много старше Николки — лет двадцать, не более.

— Ты погоди меня здесь, — проговорил десятник, когда Николка поравнялся с ним. И сказал это не как начальный человек слуге, а как товарищ говорит сотоварищу.

Николка отступил к краю ступеньки и принялся ждать.

Мимо вверх и вниз сновали многие люди. Иных, известных, стражи пропускали сразу же. Иных, как и Николку, останавливали, но выходил к ним не сгинувший куда-то десятник, а другие начальные люди.

Наконец в двери показался веселый молодец. Подошел к Николке, как к старому знакомому, проговорил участливо:

— У государя ныне Иван Юрьевич, а сколь пробудет — не ведаю. Так что придется тебе, казак, к ближним его людям со мною пройти.

Николка направился вслед за десятником, не вверх по лестнице, а по каким-то закоулкам вдоль ограды, что шла над Москвой-рекой.

По дороге Николка узнал, что десятника зовут Тихоном.

Ближних шигониных людей оказалось трое. Сидели они в избушке, притулившейся к самой стене. Комнатенка об одно окошко была низка: десятник, переступив порог, шапкой задел потолок. Внутри кроме печи стояли стол, пара скамей и несколько сундуков, обитых железом.

За столом восседал статный бравый мужик лет тридцати, благообразный, в окладистой каштановой бороде. Одеждой, повадками и особенно пригожестью он сильно напоминал десятника Тихона. Взглянув на него, Николка было подумал: «Уж не брат ли?» — но по тому, как поклонился десятник бородачу, понял: не брат, даже родством не близки. Рядом с благообразным бородачом, которого Тихон назвал Флегонтом Васильевичем, располагался за столом поп немолодой, кудлатый, в старой рясе, с наперстным медным крестом; встреть его Николка на улице, подумал бы: безместный поп, расстрига. У края столешницы примостился старый, плюгавый подьячий. На вошедших в избу даже не взглянул, сидел сложа руки, смежив — не то от старости, не то от усталости — очи.

Флегонт Васильевич уперся в Николку взором, будто рожном хотел проткнуть. Спросил у Тихона:

— Этот, что ли?

— Этот, Флегонт Васильевич, — подтвердил почтительно десятник.

— Звать как? — спросил Флегонт Васильевич.

— Николаем.

— А кличут как?

— А никак. Раньше Волчонком звали. Подьячий на краю стола проснулся, зашелестел бумагой, заскрипел пером, стал что-то записывать, поглядывая то на допросчика, то на Николку.

— Православный? — спросил вдруг быстро поп и, услышав утвердительный Николкин ответ, добавил с неудовольствием: — Поди вас тут разбери. Не только казаков да холопов — панов ваших литовских и то не разберешь, кто в какой вере рожден, да не переменял ли на мухамеданскую или папежскую.

— Греческого закону, отче, — подтвердил Николка, не понимая, для чего допытываются обо всем этом ближние Шигонины люди.

— А с немцами пошто дружбу водишь? — выпалил Флегонт Васильевич.

— С немцами? — изумился Николка.

— Ты давай не крути! А то враз хвост-то тебе отрубим! — заорал поп.

А Флегонт Васильевич, гадко улыбнувшись, добавил почти шепотом:

— Что там хвост, отче Андрей, за такие, как у него, дела — головы лишиться можно.

Сбитый с толку, Николка беспомощно озирался, перебегая глазами с одного лица на другое.

Молчавший дотоле Тихон пояснил спокойно, негромко, почти ласково:

— Ты о Шлянце-немце расскажи, Николай.

— Ох ты, Господи! — изумился Никола. — Да какая же тут тайна, господа хорошие!

— Вот мы и послушаем, какова она, твоя со Шлянцем тайна, — пробурчал Флегонт Васильевич.

— Да ничего потаенного и нет! — загорячился Николка. — Приехал Шляйниц в Боровск, а оттоле я его с Михайлой Львовичем в одном возке до Москвы довез. Вот вам и вся тайна.

— Вся, да не вся, — сухо отрезал Флегонт Васильевич.

— Чего — не вся? — взъерошился Николка.