Русское христiанство

Русскiй расовый и нацiональный темпераментъ, какъ и у другихъ народовъ, конечно является продуктомъ очень долгой исторiи. Онъ сложился еще въ доисторическое время. Уже на зар? русской исторiи, въ VIII и IX в., еще до крещенiя русскаго народа, въ отрывочныхъ сообщенiяхъ о его характер? у византiйскихъ и арабскихъ писателей, мы зам?чаемъ присутствiе въ нашихъ полуславянскихъ, полунорманскихъ, полуфинскихъ и полутюркскихъ предкахъ любви и склонности къ двумъ противоположнымъ крайностямъ, изв?стную вс?мъ изъ русской литературы трагическую «широту» русскаго характера, которая пугала самого Достоевскаго. «Широкъ русскiй челов?къ, я бы его сузилъ», писалъ онъ. Это – стихiйность и страстность, не сдерживаемая достаточной волей и дисциплиной. В?роятно тутъ д?ло не въ одной пресловутой «славянской душ?», но въ своеобразной см?си ея съ душой тюркской и финской. Какъ бы то ни было, такой народъ, при встр?ч? съ христiанствомъ, не могъ отнестись къ нему слишкомъ ум?ренно и сдержанно. Не могъ быть, по образному положенiю Апокалипсиса, «ни холоденъ, ни горячъ» (3, 15-16). Онъ отнесся къ христiанству съ горячей ревностью, сначала съ насм?шками и ненавистью какъ къ н?коемому безумiю – «юродству» (при буйномъ кн. Святослав? – IX в.), а потомъ съ энтузiазмомъ самоотреченiя (при созданiи Кiево-Печерскаго монастыря въ XI в.) какъ къ радостному, аскетическому завоеванiю Іерусалима небеснаго. Необузданный язычникъ-дикарь, стихiйно и безвольно отдавшiйся оргiастическому пьянству и распутству, потрясенъ былъ до глубины души, что есть иной идеалъ, почти безплотной, почти ангельской жизни, и есть люди-герои, которые такъ могутъ жить. Съ какой-то иранской, дуалистической остротой древне-русскiй челов?къ почувствовалъ зв?риность и грязь своей жизни въ плоти и потянулся къ св?тлой, чистой, освобождающей его отъ плотской грязи, жизни небесной, «равноангельной», т. е. къ жизни аскетической, монашеской. Новообращенный, еще вчерашнiй язычникъ, какъ показываетъ л?топись Кiево-Печерскаго монастыря, предался самымъ см?лымъ аскетическимъ подвигамъ: зарыванiю себя въ землю по горло, яденiю только сырой зелени, затвору въ темной и сырой пещер? подъ землей, отдач? своего т?ла на съ?денiе болотнымъ комарамъ и т. п. Это было, конечно, героическое меньшинство новообращенныхъ христiанъ. Но вся остальная масса людей, жившихъ въ мiрской обстановк?, восхищенно преклонилась предъ этими героями Христовой в?ры. Признала ихъ какъ бы единственными настоящими христiанами, какъ бы искупителями вс?хъ мiрянъ съ ихъ гр?шной, мiрской, языческой жизнью, но могущей привести къ спасенiю. Отцамъ духовнымъ приходилось ут?шать и удерживать ихъ духовныхъ д?тей въ ихъ мiрскомъ состоянiи. Т? порывались все бросить и стать монахами. Д?ло князя, служба государству и обществу, торговля, хозяйство – все мiрское казалось имъ препятствiямъ къ спасенiю души. По крайней м?р? передъ смертью русскiе благочестивые люди сп?шили принять монашескiй постригъ, чтобы предстать предъ небеснымъ Судьей «настоящими христiанами». Христiанство было понято, какъ аскеза въ форм? отреченiя отъ мiра, монашества. Это – несенiе креста Христова. Это – приводящее въ рай «мученичество».

Характерное для всего восточнаго христiанства кр?пкое воспоминанiе о первохристiанскомъ перiод? мученичества за Христа нашло въ славянской и русской душ? особый чувствительный откликъ. Евангельскiй греческiй языкъ (Д?ян. 1, 8) и римское право обозначали в?рность евангелiю, какъ ????????? – «свид?тельство». Славянина зад?ло за живое въ этихъ «свид?теляхъ» ихъ физическое страданiе – «му?ка». Славянинъ отм?тилъ своимъ словомъ сантиментальный моментъ: перенесенiе истязанiя, пытокъ, муки. Страдающiй Христосъ предсталъ русскому сердцу, какъ Первый Мученикъ. Вс? посл?дователи Его тоже должны быть мучениками по плоти, самоистязателями, аскетами. Аскетическiй уставъ и культъ, елико возможно, переносится изъ монастыря въ семейную, домашнюю, частную жизнь, хотя бы символически. Стиль монастырскаго благочестiя, какъ н?кое благоуханiе, среди смрадной житейской суеты, по возможности сообщается вс?мъ сторонамъ домашняго обихода. Съ молитвой вставать и ложиться, начинать и кончать всякое д?ло, пищу и питье, – такъ создался «Домострой», уставъ жизни семейной въ дух? устава жизни монастырской.

Но домъ и семья есть все-таки слишкомъ мiрское, слишкомъ гр?шное м?сто, чтобы мочь тутъ вознестись душой на небо. Настоящее небо на земл? – это монастырь, гд? все – молитва, все – богослуженiе, все – благол?пiе и красота духовная. Душа жаждетъ этой святой «субботы», чтобы сколько-нибудь отдохнуть отъ саднящей боли гр?ховъ и житейскихъ попеченiй. Въ монастырь, въ монастырь! На день, на нед?лю больше!.. Тамъ гов?нiе, испов?дь, причастiе, духовная баня, омывающая отъ грязи житейской. Кто разъ вкусилъ этой сладости, кто побывалъ «въ гостяхъ у Бога», тому соблазнительно длить это наслажденiе, или повторять его.