Русское литературоведение XVIII–XIX веков. Истоки, развитие, формирование методологий: учебное пособие

Статья переполнена важными научно-теоретическими суждениями, многие из которых остались не разработанными. К таковым следует, например, отнести мысль о нерасторжимом единстве художественного целого, которая кроется в указании на то, что трудно и/или невозможно «переложить хорошую драму в изящную повесть» (117), поскольку движение художественной формы обернется движением художественного содержания и наоборот. К брошенным и не развернутым следует отнести мысль о мотиве как конструктивной составляющей целого (119). Интерес представляет и суждение о природе комического. Так, Анненков писал, что «у чистых юмористов смешная сторона есть родовая принадлежность лиц, … которая их не покинет, как бы ни поставили они себя в отношении общества и различных требований его» (105). На этом совершенно точном основании он справедливо отказал в способности к «чистой юмористике» Тургеневу: этому писателю свойственна «необычайно развитая наблюдательность» (т. е., по Анненкову, скорее смешливость, чем юмор); в Тургеневе «более остроумия, чем истинной юмористической веселости» (105).

Программной публикацией Анненкова стала и статья «Старая и новая критика» (Русский вестник, 1856; первоначальное заглавие «О значении художественных произведений для общества»), в которой важнейшими началами литературы объявлены художественность и народность, при этом первое начало Анненков считал всеопределяющим и всеохватывающим (127, 128).

Роль и значение критики в обществе автор статьи связал с «зоркостью глаза» (129) того, кто претендует на звание критика. Острота взгляда, по мнению Анненкова, должна быть платой автору-художнику за ту радость, которую он подарил своим произведением.

Именно этого «обмена» между писателем и критиком представитель «эстетического» направления не видел в современном литературном процессе: «Где все эти плодотворные отношения между автором и критиком, существующие, например, в эпоху Гоголя …? Вошла в обыкновение какая-то игра именами .., какое имя в данный час пришлось более по вкусу критика» (129).

Достижения «старой» критики (т. е. критики второй половины 1830-х – середины 1840-х годов) Анненков связал с выдвижением и разработкой понятия художественности литературы, которое вытеснило «сперва прежние эстетические сентименталистские учения о добром, трогательном, возвышенном и проч., а наконец и понятие о романтизме» (129–130). Эти достижения Анненков справедливо соотнес с деятельностью Белинского. Xудожественность определяется такими важнейшими факторами, как «постройка произведения», «характеры и лица», которые в идеале должны «отличаться недосягаемою верностию самим себе» (130). Однако, иронизировал Анненков, «идеальное представление» практически исключало «писателей с обыкновенными, человеческими способностями и нуждалось в гениях», а в результате «целые народы выкидывались из истории искусства, как только усматривалось, что в эстетическом своем развитии они шли не тою дорогой, какая известна была теории» (130). Такую практику Анненков деликатно-насмешливо определил «теоретическим движением, исполненным юношеской энергии и мощи» (130).

Тем не менее «теория старой критики», или «эстетическая критика», писал он, «остается еще стройным зданием ..; значительная часть эстетических положений старой критики еще доселе составляет лучшее достояние нашей науки об изящном и останется истиной … навсегда» (130, 132). Вслед за Белинским Анненков писал о том, что достоянием литературы является «живой» образ: «Истина природы, так же как и жизненная истина, выражаются в науке законом и мыслию; те же самые истины в искусстве являются в виде образа и чувствования. Там исследование, здесь созерцание» (136).

Беды «новой» критики, сформировавшейся в 1850-е годы, Анненков связал с «раздроблением понятий и разнообразием взглядов на искусство и художественность» (133). Он был убежден, что, если критика отрывалась «от идеи чистого искусства», то «сама подпадала всем условиям и невзгодам случайности» (132).