Русское литературоведение XVIII–XIX веков. Истоки, развитие, формирование методологий: учебное пособие

В результате, Карамзин подошел к постановке вопроса о том, что «артист» – живописец или поэт – должен выбрать конкретику момента или движения. Рассуждения русского сентименталиста перекликаются с некоторыми выводами немецкого просветителя Г.Э. Лессинга в трактате «Лаокоон, или О границах живописи и поэзии» (1764). Это, в частности, мысль Лессинга о том, что в художественной практике выбора «момента» «плодотворно только то, что оставляет свободное поле воображению», и важно осознавать, что в его изображении «не должно выражать ничего такого, что мыслится лишь как преходящее»[79].

Эссе «Отчего в России мало авторских талантов?» (1802) представляет собой размышление о том, что «составляет талант» и каковы объективно-субъективные факторы, обусловливающие его рождение и формирование. Анализируя природу творческого осмысления мира, Карамзин стремился дать всесторонний, вскрывающий глубинные причины ответ на означенный в заглавии эссе вопрос. В преамбуле сочинения использован прием предполагаемого разговора с иностранцем-европейцем, в котором мягко, но иронично отвергнуто «предположение» о неблагоприятных климатических условиях, обусловивших немногочисленность русских «кандидатов авторства». Отвечая своим возможным оппонентам, Карамзин замечал: «Автору надобно иметь не только собственно так называемое дарование, – т. е. какую-то особенную деятельность душевных способностей, – но и многие исторические сведения, ум, образованный логикою, тонкий вкус и знание света» (319). Первостепенную задачу русского писателя создатель эссе видел в разработке самого языка. В условиях, когда образованное общество предпочитает говорить по-французски, писателю необходимо «выдумывать, сочинять выражения; угадывать лучший выбор слов; задавать старым некоторый новый смысл, предлагать их в новой связи» (320).

Карамзин констатировал: «Мы начинаем только любить чтение; имя хорошего автора еще не имеет у нас такой цены, как в других землях». Таланты следует взращивать, только тогда может появиться интерес к «тихому кабинету» и, как следствие, возникнет «неизъяснимая прелесть в трудах ума, в развитии понятий, в живописи чувств, в украшении языка». Результатом станет понимание, что «труд его писателя не бесполезен для общества; что авторы помогают согражданам лучше мыслить и говорить» (322).

Талант – это не только Божий дар, это труд. Карамзин подчеркивал, что «работа есть условие искусства», а «охота и возможность преодолевать трудности есть характер таланта». Писатель – вечный «наблюдатель, всегдашний ученик», он пишет и бросает «в огонь написанное, чтобы из пепла родилось что-нибудь лучшее» (321). Художник слова, которому надо «десять, двадцать лет рыться в книгах», проводит жизнь за письменным столом. Но как бы ни были учены писатели, у них должен быть «случай узнать свет». Карамзин суров и тверд в своих выводах: «Надобно заглядывать в общество – непременно, по крайней мере в некоторые лета, – но жить в кабинете». Только при условии «трудов ума», широкого круга знаний, богатого жизненного опыта и трудолюбия талант станет не случайностью, не игрой натуры (природы), а судьбоносным путем личности и фактическим достояниям общества (321–322).

Как сентименталистский очерк жизни и творчества писателя интерес представляет работа «О Богдановиче и его сочинениях» («Вестник Европы». 1803). В ней, отдавая дань памяти И.Ф. Богдановича (1744–1803), Карамзин рассмотрел его судьбу и природу художественного дарования. В очерке представлена сцена из прошлого: знакомство 15-летнего мальчика, Ипполита Богдановича, с признанным мэтром – М.М. Херасковым, которому в дальнейшем автор «Душеньки» будет многим обязан (в том числе тем, что Херасков с самого начала определил молодого человека в студенты университета и взял «жить к себе в дом»). Херасков определен Карамзиным как «великий талант» и как человек, который «умел открывать его талант и в других» (323).

По мнению Карамзина, «Ипполит Богданович первый на русском языке играл воображением в легких стихах». Создавая свой образ Психеи, русский художник пошел в разработке античной темы, знакомой по «трогательной сказке» Апулея «Золотой осел», дальше Лафонтена (и его романа «Любовь Психеи и Купидона»): «Лафонтен пленился ею, украсил вымысел вымыслами и написал складную повесть, смешав трогательное с забавным и стихи с прозою»; Богданович же, «не выпуская из глаз Лафонтена, идет своим путем». Сопоставляя два произведения с одной темой, Карамзин пришел к выводу, что «Лафонтеново творение полнее и совершеннее в эстетическом смысле, а „Душенька“ во многих местах приятнее и живее» (324).