А в стихотворении 1868 года «Дома — лучше!» (оно, как и предыдущее, связано с темой возвращения на родину) радость возвращения покрывается горькой иронией финала:
Отраженное в поэзии Некрасова пространство усадебно-деревенской жизни все достойно пожара, и прежде всего это, конечно, помещичья усадьба, которую, как сказано в поэме «Дедушка» (1870), «словно как омут», объезжает стороной каждый мужик. Во вступительной статье к цитируемому изданию некрасовской поэзии К. Чуковский сообщал, что в рукописных вариантах поэмы «Кому на Руси жить хорошо» поэт изображает деревенский пожар.
Дальше — еще три строки о пожаре, причем снова подчеркивается, что ветра не было:
К горящему дому сбежались крестьяне, — очевидно, из ближайшей деревни. Пользуясь отсутствием ветра, они при желании могли бы без труда погасить это тихое пламя, но среди них не нашлось никого, кто выразил бы такое желание.
Как бы сговорившись заранее, крестьяне предпочли воздержаться от тушения пожара и до самого конца оставались пассивными зрителями. Молча, как будто в театре, они смотрели на горящее здание. Конечно, никто из них не осмелился высказать свою радость вслух, но была, как говорит Некрасов:
усмешка торжества и ликования.
Эти строки, недавно найденные среди рукописей Некрасова, так и не появились при его жизни в печати. Между тем для нас, читателей, эти строки имеют особую ценность: здесь описывается подлинный случай, происшедший с родительским домом Некрасова. Дом загорелся от неизвестной причины (не от поджога ли?) «в ясную погоду при тихом ветре» и весь сгорел дотла, так как никому из крестьян не хотелось тушить пожар.
«„Ведра воды не было вылито“, — сказала мне одна баба», — вспоминает об этом пожаре Некрасов. «„Воля Божья“, — сказал на вопрос мой крестьянин не без добродушной усмешки».
Дом большой, двухэтажный. Здесь Некрасов провел свое детство, здесь жили когда-то его отец, мать, братья, сестры; и все же, узнав о пожаре, он обрадовался не меньше крестьян, так как тоже ненавидел этот дом и вместе с крестьянами желал ему гибели[619]
.Здесь мы видим нечто более сложное, нежели только демонстрацию классовой ненависти как со стороны крестьян, так, как ни странно это звучит, и со стороны самого поэта-дворянина. Вообще стоит обратить внимание на распространенность образа пожара на страницах отечественной прозы в XIX в., начиная, может быть, с Пушкина. В его «Дубровском» герой-дворянин сам поджигает свой дом, хотя и будучи спровоцированный тираном Троекуровым и подкупленными им чиновниками.
Пожар в поэзии Некрасова — один из сюжетообразующих мотивов. Однако пожар этот не столько изображение классового волеизъявления крестьян, хотя часто их руками и сооружается (как, например, руками Архипа в «Дубровском»), и не столько провокация дворянина, ненавидящего свой дом, как в случае с некрасовским лирическим героем или даже в случае с Дубровским-младшим. Пожар в русской классике, тот пожар, при котором занимается как помещичий, так и крестьянский дом, — это скорее всего Божья воля, это едва ли не апокалиптический образ карающе-очищающего Огня, после которого на выжженном пространстве родной стороны, возможно, зачнется «Новый Иерусалим». В этом ключе, кстати, возникает и пожар Москвы в романе Л. Толстого «Война и мир».
Может быть, поэтому жители усадебно-деревенского мира так сравнительно легко его и покидают и с равнодушием, во всяком случае внешним, наблюдают за его уничтожением, что явственно предчувствуют не только сам очистительный Пожар, но и восстание из пепла национального Дома, так сказать, в Царствии Небесном, но не на Земле. Ведь к этому именно и склоняется финал некрасовской поэмы «Кому на Руси жить хорошо».